Поцелуй победителя

Должно быть, облегчение отразилось на его лице, потому что кузина приподняла брови, подозрительно уставившись на него.

— Я думал, что-то похуже, — попытался объяснить Арин.

Похоже, Сарсин поняла: он испытал облегчение оттого, что беда, если уж ей надо было случиться, пришла не от чужого злого умысла. Просто случайность, в которой никто не виноват. В жизни всякое бывает. Пусть порой ты поскальзываешься и падаешь, зато потом судьба посылает хлеб и человека, который перевяжет сломанную руку.

Путь домой занимал довольно много времени. Но Арину приятно было оживить воспоминание о том, как в детстве он возвращался домой пешком, не сомневаясь: все, что он любит, по-прежнему будет на месте, целое, неразрушенное. Городской пейзаж сменился кипарисами. Дорожная пыль оседала на ступнях. Под солнцем все запахи усиливались: его разгоряченная кожа, раскаленная дорога, аромат лаванды, принесенный откуда-то ветерком.

Бог смерти молчал. Он не исчез, по-прежнему обитая в душе Арина, но совсем не мешал ему. Арин почти сроднился с ним. Да, он общался со смертью, но внутри у него был кое-кто еще. В его сердце и в доме жила девушка. Она ждет. Оставалось подняться на холм по старым каменным ступенькам. Арин прибавил шагу.

Дом возник перед ним, подмигивая открытыми окнами. На лугу пасся боевой конь. Арину не терпелось увидеть Кестрель, но он понял, что придется подождать. Издалека донеслась музыка. Арин пересек лужайку. Мелодия зазвучала громче. Он почувствовал, как навстречу этим звукам в душе раскрывается счастье. Оно разрастается, сверкает глянцевым блеском, как поверхность глубокой реки.

Арина охватила приятная усталость. Он прилег на траву, слушая музыку. Ему вспомнился рассказ Кестрель о том, как она уснула на дворцовой лужайке и ей приснился он. Арин даже пожалел, что это произошло не по-настоящему. Он попытался представить этот сон — и в конце концов заснул. Во сне все было логично, но в то же время Арин чувствовал, что эта логика недолговечна. Изгиб босой ступни. Старая сказка о боге смерти и портнихе. Когда Арин проснется, он уже не сможет понять, почему прикосновение к Кестрель пробудило в памяти историю, которая не вспоминалась ему уже давно.

Ему снился сон: чулок в руке, неуместный вопрос о том, кто и как его сшил. Арин видел руки, но они были будто не его. Пальцы отмеряли и кроили ткань, соединяя ее невидимыми стежками. Темноволосый мальчик выбежал из комнаты. На его лбу осталась метка бога. В дверях появился гость и сказал: «Сотки мне плащ из себя». Арин отчего-то решил, что он сам — все трое персонажей сразу: и опасный незнакомец, и ребенок, и молодая портниха. Та произнесла: «Я буду скучать по тебе, когда проснусь». — «Так не просыпайся», — ответил он.

Но в итоге Арин проснулся. Рядом с ним на траве сидела Кестрель.

— Я тебя разбудила? Прости, не хотела.

Ему потребовалось мгновение, чтобы понять, что это происходит на самом деле. Было так тихо, что он слышал, как трепещут крылышки насекомых. Кестрель поправила прядки, упавшие ему на лоб. Теперь Арин окончательно проснулся.

— Ты так сладко спал, — улыбнулась она.

— Я видел сон. — Он провел пальцами по ее нежным губам.

— О чем?

— Пододвинься поближе, тогда скажу.

Но Арин забыл. Он поцеловал ее и забыл все, что хотел сказать. Ему казалось, будто тело уже не может вместить все, что он чувствует. Арин забыл о сне и прошептал Кестрель совсем другое. Тайну, желание, обещание. Кестрель запуталась пальцами в зеленых стеблях.

44

Ночная свежесть напоминала о том, что конец лета не за горами. На смену жаре и неторопливости пришел легкий ветерок, прохладный, как выстиранные простыни. Кестрель стояла в конюшне и кормила Ланса морковкой, а вскоре обещала принести ему яблок.

— Скоро, скоро, — сказала Кестрель.

Интересно, замечают ли лошади смену времен года? Следят ли за тем, как яблоки спеют на деревьях? Считают ли дни и годы? Или для них есть только «сейчас» и нет никакого «тогда»? Значит, и в слове «скоро» они тоже не увидят смысла.

Она собиралась съездить к отцу. Расспросить его о детстве. Некоторые воспоминания так и не восстановились. Арин не мог рассказать ей о том, чего сам не знал. Кестрель хотела спросить у отца: «Когда ты подарил мне Ланса? Какое было мое первое слово? Сберег ли ты мои молочные зубы или няня зарыла их в землю, как делают гэррани? Какой я была? И каким был ты со мной? А с мамой?»

Кестрель была уверена: не на все вопросы она знала бы ответы, даже если бы с ее памятью ничего не случилось. Со временем многое забывается. Потом ей в голову пришло, что отец, возможно, тоже не помнит таких мелочей — или просто не захочет отвечать, или попытается обменять свои воспоминания на кинжал. В итоге у Кестрель не хватило духу поехать в тюрьму.

— Ты съездишь, когда будешь готова, — сказал Арин, когда она призналась ему в этом.

— Я думала, это время уже пришло.

— Это не порез и не ссадина. Никто не знает, как долго заживают душевные раны.