Поцелуй под дождем

На плече у Любани висел дешёвый дерматиновый рюкзачок, за лямку которого она держалась покрасневшими от холода пальцами.

– Привет, – произнесла сестра, каким-то незнакомым, глухим голосом, – можно войти?

– Да, конечно, – я смутилась, что разглядывала её, вместо того чтобы сразу пригласить в квартиру, – проходи.

Посторонилась.

Люба сделала несколько неуклюжих шагов, огляделась по сторонам. Удивлённо смотрела на стоявшую в гостиной ёлку и подарки под ней.

– До нового года ещё шесть дней, – повернулась ко мне сестра.

– Я знаю, – неловко улыбнулась, испытывая дискомфорт от её присутствия, – просто привыкла отмечать католическое рождество в Нью-Йорке. И Егор сказал, что лишний праздник нам не помешает…

– Егор… – сестра хмыкнула так, что сразу стало понятно, какие чувства она к нему испытывает.

Мне стало обидно за своего мужа. Я точно знала, что он не сделал Любане ничего плохого. Совсем наоборот.

– Что ты имеешь против моего мужа? – сама того не осознавая, я подобралась приготовившись защищаться. Точнее защищать своего любимого мужчину. И Любаня теперь ощущалась посторонней, чужачкой, которая представляла опасность для моей семьи…

Я тут же устыдилась своей реакции. Это же Люба, моя сестра, та, кого я поклялась защищать, а сама нападаю на неё.

– Ты голодная? – снова пришло чувство вины, ставшее почти привычным по отношению к сестре за последние месяцы.

– Я уж думала, ты никогда не спросишь, – хмыкнула она, скидывая ботинки при помощи пальцев ног. Бросила пальто и рюкзак на столик в прихожей и безошибочно двинулась в сторону кухни.

В духовке шипел и исходил соком свиной окорок, запекаемый в меду. На столе в глубокой миске ожидали порезанные овощи для картофельного салата. У раковины размораживалась клюква для соуса.

В общем, я готовила традиционный рождественский ужин.

– Проходи, садись, – предложила я Любане в тот момент, когда она уже начала выдвигать стул, собираясь усесться. Её уверенные действия внезапно царапнули, словно сестра пыталась оспорить моё первенство на этой кухне.

Люба сунула нос в салатник и, уловив запах сельдерея, скривилась.

– Фу, что это за гадость?

– Американский картофельный салат, – пояснила я ледяным тоном, чувствуя иррациональную обиду за одно из своих любимых блюд. В этом нет ничего такого, Любаня вовсе не хотела меня оскорбить. Многим не нравится сельдерей, и ей тоже. К тому же, сестра беременна, а я придираюсь даже не к словам, к испытываемым ею эмоциям.

Это же просто глупо.

Но обида никуда не уходила, и добавленное Любой:

– Я это не буду, – только подлило масла в огонь.

– Не хочешь, не ешь! Тебя никто не заставляет! – вспылила я, возвращаясь к прерванной звонком нарезке лука. Движения были быстрыми и резкими, нож скользнул по ногтю, погружаясь в плоть и срезая кусочек. – Чёрт! Чёрт! Чёрт!

Было больно.

Кровь быстро капала на разделочную доску и стол. Я подставила вторую ладонь под сильно кровившую рану и побежала к раковине, открыла кран. Холодная вода через несколько секунд сменилась ледяной, даря онемение пульсирующему пальцу. Выждав, когда боль почти перестанет ощущаться, я прижала к ране бумажное полотенце и бросилась искать аптечку.

Люба молча сидела на прежнем месте и испуганным взглядом следила за моими метаниями по кухне.

Наконец обработав рану антисептиком и замотав стерильным бинтом, я остановилась. Кухня была похожа на поле боя. На столе, полу и раковине алели брызги крови, создавая сюрреалистический узор. И среди всего этого безумия – ошалелая Любаня, испуганно глядящая на меня.

По тому, как подрагивала её нижняя губа, я поняла, что сестра сейчас расплачется. Вот только мне совсем не хотелось её утешать. В Любины слёзы я давно не верила. И кажется, впервые в жизни не чувствовала вины перед ней.

Сестрица приносит хаос в мою жизнь.

Теперь для меня это стало очевидным.

И как прикажете дорезать салат? А клюквенный соус? Прощай рождественский ужин? Не позволяя себе расклеиться, попыталась перебрать варианты. Их было немного: ограничиться окороком и запечённым картофелем, подождать Егора и попросить его завершить начатое мной или… Нет, пожалуй, это всё. Больше вариантов я не видела.

Увлечённая обдумыванием того, как спасти праздничный ужин и остатки праздничного настроения, я не сразу услышала голос. Тихий, глухой, полный искреннего раскаяния.

– Прости меня…

Что? Кажется, мне что-то послышалось.

– Прости меня, – повторила Любаня, и только тогда я поняла: нет, не послышалось, это действительно сказала она.

Заметив, что я смотрю на неё, что услышала и осознала только что произнесённые ею слова, сестра опустила голову. Её губы искривились, выпуская всхлип. Из глаз потекли слёзы.

– Прости меня, – выдохнула Люба, закрывая лицо руками и отворачиваясь.

Она что, плачет? Моя сестра плачет? Оказалось, что я даже не помню, как это может быть. В последний раз Любаня плакала по-настоящему там, возле мамы… А потом было лишь притворство.

Я сразу определяла такие вещи.