Поцелуй шипов (ЛП)

PS: Элиза случайно не познакомилась с Джианной Веспучи? Я положил ей визитную карточку в сейф. Я встретил её на конгрессе и у меня сразу же появилось это безошибочное отцовское предчувствие, что она сможет быть хорошей подругой для Эли. Девушкам её возраста сложно с ней справится. Ей нужен кто-то, кто сможет ей противостоять».

Голос Пауля, когда он читал папины строчки, не менялся, но, когда он складывал письмо, и я, всхлипывая, подняла на него взгляд, то заметила, что он тоже плачет. У меня уже всегда разрывалось сердце, когда я видела, как мой брат плачет. Он делает это так тихо, что люди часто не замечают. Он не всхлипывает, не бушует. Ни хныканье, ни фырканье не указывают на его душевное состояние. Он плачет без эмоций. Ничего не предвещало того, что он заплачет; с одной секунды на другую его глаза стали мокрыми, а вода тонкими струйками побежала по щекам. Раньше Пауль чаще всего плакал из-за упрямства и гнева, и собственные слёзы дополнительно подпитывали его гнев, так что он, скрестив руки на груди и с обращённым в себя взглядом ждал, пока его чувства успокоятся. Иногда он также плакал, потому что думал, что потерпел неудачу.

Теперь он плакал от горя, как и я.

Уже целую неделю я почти ничего другого не делала, я забаррикадировалась на своей кровати, закрыв и загородив все двери моей комнаты, и плакала или спала. Я не могла делать ничего другого. Когда я ходила в туалет, чего нельзя было избежать, то делала это в моменты, когда никто за мной не наблюдал, чтобы ни с кем не встречаться, а если всё же кого-то встречала, то пряталась за волосами. Взгляд в зеркало я избегала как чумы.

Вечерами Пауль, Джианна, мама и господин Шютц располагались на террасе - доктор Занд уехал уже на следующий день после ослепления Анжело, также Морфий - и тихо разговаривали друг с другом, в то время как я затыкала уши пальцами, чтобы ничего не слышать. Они обсуждали меня, скорее всего говорили обо мне как о больной, иначе просто не может быть. Я не могла их слушать, а также не могла справиться с маминой печалью, ведь она знала, что убийца её мужа чуть не соблазнил её дочь - не в сексуальном плане, а к вечности.

Иногда они даже смеялись, чего я не понимала. Как они могут смеяться? Я не сердилась из-за их смеха, также не хотела их упрекать, я только не понимала, вот и всё.

Папино письмо, адресованное мне, лежало хорошо запертое в ящике прикроватной тумбочки. Когда Морфий отдал его мне, я сразу же положила его туда. Я не хотела его читать - просто не могла. Не сейчас. Папа это точно сформулировал; моя душа хлопала крыльями, но не знала, куда ей отправиться. Я чувствовала себя такой же дезориентированной, как был Анжело, когда полз по высохшей траве. Часы протекали медленно, так что я не могла их классифицировать; я не знала, какой сейчас день, какая неделя, какой месяц. Только отмечала, что каждое утро солнечные лучи проникали через щели ставень немного позже, а свет вечером исчезал быстрее.

Но какой месяц сейчас по календарю - август? Сентябрь? Сколько времени прошло, прежде чем я в самый последний момент поняла, что правильно, а что нет, не считая светлые моменты на Санторини рядом с Морфием, в пещере которого я с удовольствием забаррикадировалась бы на вечно; только камни, море и я?

Вначале я отказывалась от еды, потому что всё равно не чувствовала вкуса, и лелеяла эту нездоровую мысль, что больше не заслуживаю еды, но после того, как мама угрожала отправить меня в ближайшую, южно-итальянскую больницу и кормить на силу, я подчинилась и съедала ту немногую пищу, которую разрешила приносить Джианне. Отвернувшись я ждала, пока та поставит поднос на мою прикроватную тумбочку и снова уйдёт. Только потом я садилась и лопала в темноте. Часто я испытывала сильную жажду и часами смотрела на бутылку с водой, стоящую на полу рядом с кроватью, пока наконец пересиливала себя, открывала и подносила к губам.

В одну из первых ночей я проснулась, потому что Колин сидел на краю моей кровати. Серьёзный и возможно даже немного обеспокоенный, но без упрёка или обвинения в своём чёрном взгляде, он смотрел на меня. У него снова появилось лицо. Лицо, которое я могла любить и к которому могла прикасаться, и чьи черты я хотела очертить губами. Я, ища помощи, схватила его за прохладную руку и прижала длинные пальцы к моей заплаканной щеке. Через некоторое время он забрал руку и беззвучно исчез.