Поцелуй шута

Брату Бэрту претило действовать во вред этому браку, отец Паулус и так сделал все возможное, чтобы разрушить его, хотя в этом не было никакой необходимости. Но он служил святой Евгелине, а это было для него важнее, чем дела двух обычных людей, и брат Бэрт, укрепив свое сердце, спрятал кубок под рясой.

Его комната была холодной и темной. Когда он приехал сюда, то принял эту ситуацию безропотно. Отец Паулус постоянно напоминал, что монахи нуждаются в хорошем примере самопожертвования и самоотречения. Святые ордена в последнее время стали приобретать дурную репутацию, из-за того что монахи погрязли в грехах — обжорстве, похоти и жадности — в устрашающих размерах. Суровый аскет отец Паулус постоянно тыкал брата Бэрта в его внушительных размеров живот и требовал, чтобы тот обуздал свой непомерный аппетит. Разумеется, это не слишком нравилось доброму монаху. С тех пор как он принял обет, он никогда не притрагивался и даже не заглядывался на женщин с нечестивыми намерениями, так же, как не стремился к обладанию каким-либо богатством, однако он находил большое удовольствие в еде и вине и относился к попыткам аббата ограничить его в этом с большим сожалением.

Он даже не мог осудить отца Паулуса за то, что тот наслаждается едой втихомолку от всех, так как сомневался, что аббат вообще интересуется чем-нибудь, помимо молодых мальчиков с плетками в руках и властью в церковных кругах. И уж совершенно точно он не интересовался женщинами и едой. Брат Бэрт гораздо больше проявлял бы терпимости к нему, будь его слабости такими простыми и понятными.

Но настоятель тем не менее остро нуждался в сочувствии, напомнил себе монах в девяносто девятый раз. Милосердие и прощение, говорил он себе. Милосердие и прощение. И чтобы доказать себе, что он действительно смог преодолеть свою злость, он разбудит отца Паулуса — тогда он хотя бы перестанет так храпеть — и предъявит ему вожделенный кубок.

По правде говоря, это принесло бы только благо обитателям замка. С отъездом аббата леди Изабелла и граф смогут наконец осуществить свой брак по-настоящему, как угодно Богу, не слушая больше наставлений его безумного слуги. Кроме того, брату Бэрту очень нравились шут и Джулиана. Эти двое были безнадежно связаны между собой, равные по уму и силе духа, они готовы были к тому, чтобы влюбиться так, как мало кто из людей вообще способен. Монах лишь надеялся, что они сумеют избежать этого проклятия.

Любовь, подобная этой, может принести гораздо больше боли и горечи, чем радости. Она может выжечь душу человека, довести женщину до отчаяния, погубить жизни и семьи. Для этих двоих не было будущего — леди Джулиана была высокорожденной леди, а мастер Николас… ну он был шутом, пусть и королевским, но все же шутом. Совсем неподходящая партия для леди.

Брат Бэрт был уверен: шута послали сюда за кубком. Король Генрих был так же алчен, как и аббат, только у него было гораздо больше людей и возможностей, чтобы достичь желаемого. Раз кубок исчезнет, мастеру Николасу здесь будет больше нечего делать, и опасность для них обоих, для него самого и леди Джулианы, минует.

Брат Бэрт слушал громкий храп за стеной — удивительно земной звук для человека, гордящегося своей святостью. Что ж, по крайней мере, брат Бэрт мог найти маленькое удовольствие в том, чтобы прервать этот громкий храп.

Он спрятал кубок, инкрустированный драгоценными камнями, под свой тюфяк, надеясь, что никто не станет заглядывать в бедную холодную комнатку нищего монаха, особенно с тех пор, как отец Паулус объявил, что никто не должен заботиться о том, чтобы разжигать у него огонь. Так что никто не смеет заходить к нему. Значит, кубок укрыт надежно. Нужно только протянуть руку под тонкий соломенный тюфяк и взять…

Ничего!

Он сдернул тюфяк с деревянной кровати, еще не веря себе. Кубка не было. Нигде больше нельзя было бы спрятать его в этой почти пустой спартанской комнатушке, похожей на голую келью. Значит, кто-то следил за ним.

Брат Бэрт тяжело сел на деревянную раму, глядя в темное пространство комнаты, освещенной единственной свечой, которую он принес с собой. Он мог слышать завывание ветра, стук дождя по ставням. Он слышал храп аббата, пребывающего в счастливом неведении, что только что лишился возможности получить то, чего так давно и страстно желал.

И брат Бэрт откинул голову и расхохотался.

Странный звук, напоминающий топот тысячи конских копыт по сухой твердой дороге, громкий и настойчивый, или, быть может, непрекращающийся рокот грома, сотрясающего замок. Джулиана глубже зарылась головой в подушку, пытаясь спрятаться от этого назойливого звука, который вытащил ее из спасительного исцеляющего сна.

«Я плакала во сне, глупая девочка, — подумала она со стыдом. — Подумаешь, кубок… святая реликвия, сокровище. Но что бы я, ради всего святого, стала делать с ним, если бы получила? Весь золотой и бесполезный, чарующий и сводящий с ума?»