Поцелуй Валькирии

Через месяц ее нахождения в больнице вошедший врач поинтересовался, согласна ли она на аборт. Ее жизнь была вне опасности, а срок беременности позволял. Неужели эти глупцы рассчитывали, что она позволит лишить ее того, ради чего она чуть не погибла? Причисленный к расовой элите Курт обладал правом решать, имеют ли остальные право на существование… Даже она. Этот ребенок стоил тысячи жертв, стоил миллиона их пустых жизней! После выздоровления она задержалась в стенах больницы — лекари опасались угрозы выкидыша, и ей оставалось долго рассматривать свою изувеченную кисть. Она вспоминала мастерскую хари. Японские якудза лишали себя фаланги пальца за каждый проступок. Это знак ей — она позабыла о долге перед Семьей, перед Великой Германией, она должна позаботиться об интересах своего клана, искупить свою легкомысленную беспечность.

После еще одной попытки ее истребить она выжила. Цепь роковых случайностей? Их было слишком много. И причина, ее волновала причина. Видимо, кому-то она здорово навредила.

Пришли ночи, длинные, зимние, страшные. И в ее палате толпятся врачи.

— Мы поможем вам пересесть на коляску, — улыбаются они. — Вам следует посетить процедурный кабинет.

А железное кресло поскрипывает колесами.

— Нет! — в ужасе кричит Адель.

Ее подхватывают под руки, она вырывается, хрипит. В углу кто-то наблюдает за ней. Кто там? Адель выворачивает шею, чтобы увидеть. Перед взором полощется белое полотно врачебных халатов. В углу… Мельком открываются утопленные в линзах глаза, смеющийся рот. Какая дегенеративная, полоумная физиономия! И коляска — скрип, скрип… Она узнает — инвалид, торгующий газетами. Или сумасшедший из альбома о мимике — электроды заставляют его улыбаться, улыбаться, улыбаться… Он приближается, парализованный карлик, медленно натягивая резиновые перчатки.

— Ей следует посетить психиатра, — слышит она сладкий голос. — Ее душевное состояние беспокоит меня. Возможно, эти припадки — признак шизофрении. Психиатр знает, что в таких запущенных случаях делается…

Скрип, скрип…

Адель просыпалась, вглядывалась в пустую темноту, боясь пошевелиться. Она знала, что делается в таких запущенных случаях. Потом сквозь занавески угадывала за окном месяц, белесую ресничку на щеке неба.

— Я хотела бы поговорить с психологом, — утром просит она медсестру и, нервно сжимая кулаки, ждет.

Приятный молодой человек появляется в ее палате, представляется, тепло пожимая ее левую руку, но имя тут же тает в ее сознании.

— Меня волнуют мои сны, — начинает Адель.

— Медсестры сказали мне — на вашем теле много шрамов. Вы участвовали в войне?

— Да.

— Вам приходилось убивать?

— Да, но я не помню. Это тут же исчезает из моей памяти.

Терапевт берет ее руки в свои и осторожно произносит:

— Судя по новым ранениям, война для вас не закончилась, она продолжается? За последние месяцы были ли у вас провалы в памяти?

Что он имеет в виду? Адель уставилась в одну точку, голова закружилась. Она не помнила, зачем ездила в Иерусалим.

— Вы бледны? Мы продолжим завтра, — словно издалека послышался голос доктора.

Что он подразумевал? Неужели она… Что привело ее в Иерусалим?

Вскоре Адель начала самостоятельно двигаться и проводила ночи под горячим душем. Вода стекала по ее изменившемуся телу, с мрачного цвета кафелем сливались покрытые йодом ногти — вынужденная мера, чтобы не заразиться грибком от многоразовых жестких тапок. Адель предпочитала ходить босиком.

Как-то, вытираясь полотенцем, она заметила в зеркале белый контур на плече. Протерев запотевшую поверхность, она приблизилась вплотную и повернулась. На покрасневшей коже выныривал из пучины белый дракон. Откуда это? Ведь от татуировки не осталось и следа.

Рисунок проявлялся, когда кожа меняла цвет. Адель изучила шрам на правом боку, продырявивший кончик чешуйчатого хвоста дракона. Вот почему Курт ударил ее ножом! Она вспомнила. Он вдруг чего-то испугался. Адреналин заставил ее организм прореагировать на истязания. Она всегда быстро краснела. И проявилась татуировка. Возможно, это спасло ее от иных мук — Курт не ограничился бы пальцем.

Ка-ку-си-бо-ро… Адель медленно добрела до администратора, упросила набрать номер и попросить к аппарату Ясу.

— Охаё! — поздоровается она и расскажет, что в углу под ее койкой, чуть выше пола живет серый паук Дроссельмейер. Каждое утро она наблюдает, как меняется его полотно — вязка скрашивает одиночество. Она подставляет ему палец, и Дроссельмейер осторожно взбирается на ее ладонь.

— Это Кендзи. Ясы нет дома, что-нибудь передать?

На миг Адель испугалась, потом взяла себя в руки.

— Это я.