Поцелуй Валькирии

После разговора Адель вернулась в ванную и долго рассматривала своего дракона, корону причудливо изогнутых рогов, движением мышц заставляла его извивать хвост и тонкие усы-ленты, выпускать из лап длинные когти. Огнедышащая рептилия, похититель принцесс и сторож сокровищ, извечное воплощение зла, которое нужно победить. И ее наградили живым гербом, печатью дьявола. По преданию, король нибелунгов, детей тумана и тьмы, доблестный рыцарь Зигфрид победил змея, обрел неуязвимость, отведав жареное сердце дракона, и завладел проклятым сокровищем, обрекая себя на погибель. Или это Ермунганд, что опоясал землю и начал сотрясать весь мир, кусая себя за хвост?

Голос Кена, знакомый и чужой… Он сейчас курит? Почему ей интересно это?

Какусиборо, охотно разъясняет он, невидимая японская татуировка. В разрезы на коже втирается рисовая пудра, и она становится не заметной… до возбуждения, сексуального или вызванного горячей ванной, когда кожа краснеет — тут она проявляется, во всем великолепии. Когда-то какусиборо наносили на тело гейш — им запрещалось обнажать тело, и таким образом они выходили из положения — одевали тело в белую паутину какусиборо или цветную — ирэдзуми.

Кен в гостиной, а Томико нарезает странные овощи или бережно гладит постельное белье, которое изомнется после первой же ночи. Адель смотрела на свой немного увеличившийся живот и понимала, что никогда не вернет то, чем пренебрегла. Обретая, всегда что-то теряешь. Но поступить по-другому она не посмела бы.

— На таких, как вы, не женятся.

Как Эд был прав! В тот раз он был словоохотлив, и любое его утверждение вызывало в ее душе протест. Может, Эд того и добивался. Он ведь умница. Простой анализ ее поведения мог подсказать ему метод воздействия. Унизительное появление в кимоно у дверей кабинета Кена привело к ночному путешествию в отель «Эдисон», предупреждение о слежке — к скорому знакомству с преследователями. Что могло последовать за брошенной фразой: «Ведь Кен не повторил свой визит»? Адель по прогнозу Эда должна добиваться близости, и неужели она дошла до того, чтобы попытаться? А вновь отвергнутая, бросилась к другому — Эрику и в поисках неприятностей забралась в мастерскую хари. Как все до тошноты просто и глупо. Недостойно и омерзительно.

— Вас не научили думать, — звучал в ее голове голос Кена.

Нет, просто прошло четыре года, и она стала забываться. А Курт ей напомнил.

— Вы звонили мужу? — вывел ее из задумчивости вопрос молодого психолога. — Он очень беспокоится о вас. Я поделился с ним своими размышлениями на вас счет. Вы чувствуете себя недоласканным ребенком, вам постоянно требуется тактильный контакт, объятия, близость.

— Неужели? — сарказм в ее голосе остановил излияния врача. — Значит, я не равнодушна к прикосновениям? Так может, уделите мне полчаса в своем кабинете? — она рассмеялась его растерянному виду и процедила: — Ваши лжеизыскания меня не интересуют!

Днем Адель пряталась в больничной часовенке, где могла поспать часок-другой. Сюда приходили родственники оперируемых, и сквозь дрему Адель слышала их молитвы. Витражи отбрасывали мягкий свет, в воздухе не чувствовалось запаха лекарств, сюда не доносилось поскрипывание тележек-каталок.

Ее разбудило слово «вундеркинд». Какая-то женщина причитала на скамейке. Невидящий взгляд, бессвязный лепет. В палате умирает ее сын. Адель села рядом, и та обернула к ней серое лицо.

— Господи, сохрани! — упавший голос набирал силу. — Я не могу поверить! Этого не может быть! Какой-то грипп, где он умудрился его подхватить? Это же грипп, всего лишь грипп, а организм не борется. Послезавтра запланирован концерт в Карнеги-холл! Мой мальчик должен выступать в Карнеги-холл, я всегда знала это. На рождество я подарила ему ноты в зеленом бархатном переплете.

— Сколько ему?

— Восемь. В три года он научился читать, начал писать, — в ее взоре появился восторг. — Я отдала его преподавателям. Всё казалось ему интересно, что не предлагали: языки, математика, скрипка! Он ко всему был способен. И к ботанике, и к географии…

Адель разглядывала женщину как редкий экземпляр насекомого. Мать. Мужеподобная, в странном коричневом платье полувоенного покроя. Она приглаживала короткие темные волосы широкой крепкой ладонью, а под носом Адель заметила квадратик усиков.

— А мягкие игрушки? — тихо напомнила Адель, пристально разглядывая ее.

— Зачем? В его глазах я видела знание о мироздании, ответ на сокровенные вопросы человечества. Я доставала ему головоломки, его логика поражала окружающих, он выигрывал шахматные матчи у взрослых. Его ровесники только начинали говорить, когда сын уже заучивал гаммы.

Ее лицо приковало внимание Адель — столь похожее на то, которое Адель знала лишь по портретам. Еще ей был знаком голос, чью силу и воодушевление несли тысячи германских репродукторов.

— Почему вы не в палате? — испугавшись собственным фантазиям, спросила Адель.

— Я не могу! — в ужасе закричала мать. — Я боюсь. Я не могу видеть… смерть!

Потому что это ее смерть, гибель ее планов, ее триумфа.