Потусторонним вход воспрещён

Однако минут через пять я осмелел и стал поглядывать на плывущие под крылом крыши. Где-то там, внизу, должен быть и наш с Надей дом.

Еще через четверть часа мы достигли юго-восточного края Васильевского острова.

Грифон встряхнул головой, издал победоносный клич и взял курс на золотой шпиль Адмиралтейства, который сиял на другом берегу серо-стальной реки.

Следом показался игрушечный с высоты Зимний дворец.

Первое, что я заметил, когда пролетали над Дворцовой площадью, — целая и невредимая Александровская колонна.

— Что? — вслух удивился я, но ветер заглушил слова.

Что же мы такого учудили у Башни грифонов?..

Унять беспокойное сердцебиение удалось только минут через пять, но и тут Эсхил не оставил без сюрприза: стремительно накренился вправо, сворачивая к безлюдной в ранний час набережной канала Грибоедова.

Вода от поднявшегося уже достаточно высоко солнца покрылась золотистой рябью. Грифон торопился — я чувствовал это. Жестяные листы крыш вспыхнули светом.

Дождавшись, пока мы спрыгнем с их спин на землю и отойдем на несколько шагов в сторону, Эсхил и Геродот снова взмыли в воздух и закружили над мостом, часто взмахивая крыльями. Фигуры их поблекли, сделались наполовину прозрачными и слились с утренней туманной дымкой, что висела над каналом Грибоедова.

Последний раз мощно взмахнув крыльями, Эсхил и Геродот уселись на место каменных постаментов в виде крылатых львов — словно прошли скульптуры насквозь, как дух, возвращающийся в тело. Приняв такие же позы: гордо вскинутые подбородки, хвосты обвивают задние лапы, крылья подняты вертикально вверх, — грифоны замерли.

Секунду спустя ничто не выдавало в статуях живых существ из плоти и крови.

Я растерянно поморгал. С удовольствием отметив мое удивление, Ярик ткнул меня локтем в бок и усмехнулся:

— А ты думал!

Я ничего не думал, поэтому промолчал. Сказал другое:

— Так вот куда они деваются днем…

— Когда успевают, ага, — весело сказал Пашка. — Если нет, то просто уходят гулять на Перепутье.

Ярик зябко потер плечи. Ему-то произошедшие с грифонами метаморфозы наверняка были не так удивительны. Может быть, он лишь немного жалел, что добираться до теплых стен Института предстоит пешком.

— Давай быстрее покончим со всеми делами?

— А, да… Конечно. — Я спешно порылся в карманах, нащупал небольшой круглый предмет на цепочке и подошел к парапету. Затем подумал и взошел на мост. Замер посреди, зажмурился, размахнулся и кинул вещицу в воду. С едва слышным «бульк» кулон пошел ко дну, все глубже погружаясь в темную воду канала.

Я обернулся и поймал вопросительные взгляды ребят.

— И все-таки, что это было? — спросил Пашка.

— Я обещал одной балерине, что освобожу ее Душу из заточения на Перепутье, — несколько смутившись, пояснил я последнее желание Кшесинской, которое та шепнула мне на ухо во дворе Ангела.

Внезапно крупная снежинка спланировала мне на лицо и мягко коснулась губ. Как поцелуем. Сложно было удивляться после всего произошедшего, но я все-таки изумился: снежинка? Теплым апрелем?.. И притом единственная.

— Ясно. Предмет-якорь, значит, — понимающе хмыкнул Ярик. И нетерпеливо озвучил общую, вероятно, мысль: — Теперь пойдемте домой. Достаточно на сегодня приключений, не кажется?

— Подождите, — спохватился Пашка. — А так… на чем мы… «пойдем»? Пешком, что ли? Грифоны-то…

— То есть только сейчас дошло? — поддел Ярик. Пробормотал нечто, похожее на «баловень», задрал рукав и глянул на часы. — Метро двадцать минут назад открылось. Устроит, Ваше Высочество?

— А, вот и ладушки! — неожиданно легко обрадовался Пашка. — Значит, немного прогуляемся.

И чуть ли не вприпрыжку первым зашагал к Невскому проспекту, что-то весело насвистывая себе под нос.

ГЛАВА 22 Исконная любовь

Объясняйте это как хотите, но в Петербурге есть эта загадка — он действительно влияет на твою душу, формирует ее. Человека, там выросшего или, по крайней мере, проведшего там свою молодость, — его с другими людьми, как мне кажется, трудно спутать…

Иосиф Бродский про Санкт-Петербург

Василий

Все последующие дни пролетели как в тумане. Я боялся выходить на улицу и даже окно приоткрывал с настороженностью. А вдруг?.. Казалось, весь город ощетинился сотней острых зубов и невидимыми глазами наблюдает за каждым нашим действием из потайных углов.

Лёня, с которым я поделился предчувствиями по телефону, назвал меня параноиком. Где-то на заднем плане голос Ярослава напомнил, что его-то предчувствия у Гавани тогда не соврали.

Сейчас, когда Пашка оказался жив-здоров, вспоминал про Гавань он гораздо спокойнее, чем прежде. Я пообещал ближе к выходным пересмотреть взгляды на выход из дома в частности и жизнь вообще и повесил трубку.