Повелитель четверга. Записки эмигранта

Хоть я и цыган, но не гадаю на картах, не ворую лошадей, не пляшу, даже на гитаре не играю. Лежу весь день на раздвижной софе, под открытым небом, на берегу озера, пью пунш. Нет, не ужасный немецкий пунш с сахарной головой на решетке, а просто смесь лимонного сока, рома и горячего сладкого чая. Его готовит для меня моя несравненная Лала. Радость моих старых чресл, нежный, ароматный цветочек. Шлюха, да. А вы – кто? Не шлюха? Ну радуйтесь. Только вы мне пунш не приготовите, рядом с собой спать не положите, на ночь не приголубите.

Да, мне говорят, что я не всегда был цыганом… будто бы я раньше был драгунским офицером… У меня есть красная шапочка, которую я всегда ношу, и сабля, да, краденая… лежит вот тут, посмотрите… на всякий случай.

Да, вроде бы я служил, но был уволен из армии за пьянство, самовольные отлучки и буйный нрав. Кому-то ухо саблей отрубил. Или что другое. Может быть, все может быть… Мы всю жизнь думаем, что мы добрые да хорошие, а потом вдруг выясняется, что мы предатели и убийцы. И нас бросают на растерзание толпе или тащат на эшафот…

Тут, в таборе, всем все равно. Драгун ты, цыган или папа римский.

Да, кстати, посмотрите, всего в нескольких метрах от меня – большой деревянный крест на земле лежит. А на кресте распят мужчина, пузатый такой. В митре. Римский папа или епископ. Как он сюда попал – никто не знает, только кажется, он тут никому не мешает. Сердобольная Лала дает ему иногда хлебнуть пунша. Он пьет и вежливо благодарит на латыни.

Я мог бы конечно встать, попросить у кузнеца клещи, и вытащить гвозди из его рук и ног… Жалко человека. Да лень матушка…

Недалеко от распятого епископа – девочка маленькая плавает. В корыте. Голенькая. И пристально на распятого смотрит. Напевает что-то. И пальцем в воздухе картинки рисует. Весь день, как одержимая, смотрит, поет и рисует. Лала верит, что она тут неспроста. В таборе ее никто не знает. Лала полагает, что она – это грех. Грех епископа или папы. И что посадил ее в корыто и плавать пустил – сам водяной. А рисует она…

Водяной, так водяной.

Только вы не подумайте, что у нас тут одни распятые епископы да дети в корытах…

Вон старая цыганка на корточках сидит, Мачка. Испражняется. Даже отойти поленилась, сука.

Рядом с ней ее муж, Чаворо, на мандолине наяривает. Мастер. Может и ножиком в ребра пырнуть и последний грош у бедняка отнять.

В заштопанных палатках – одни старики. Старые пердуны, а пожрать или выпить – первые. На баб молодых кидаются как петухи. Только те им не дают, потому что молодых клиентов полно и день и ночь, а это и удовольствие и деньги…

Вон, у меня в ногах солдат из деревни, цыганку за титьку тискает. Любу. Ой, сладкая девка. И шустрая. А рядом с костром другой солдат положил на себя молодуху… оба так громко стонут, что собаки пришли посмотреть на представление. Надо бы их камнем шугануть. Тоже лень.

Костер трещит. На вертеле гуси жарятся.

Ветхая ветряная мельница крутит рваными крыльями.

Рядом с ней Дон Кихот готовится к атаке, точит копье.

Санчо валяется в лопухах.

Дети бесштанные разгуливают.

Голая цыганка с клиентом торгуется. Выпятила груди, бесстыдница.

С уланом. Гульден просит за свои полинявшие прелести. Но согласится и на пять грошей, я знаю.

Вон там свиньи лежат, с поросятами.

А там цыганка чужую корову доит.

Одноногий инвалид милостыню просит. Тащит за собой на веревке коляску с безногим товарищем. Ошибся адресом. Ничего ему тут не светит. Тут народ простой, продырявить могут.

Рыбак причалил. Поймал что-нибудь? И не поймешь. Нет, скорее контрабанду с другого берега озера привез.

Пахарь вдалеке пашет. Рядом с ним другой крестьянин на грядку мочится.

Высоко на дереве дед Тамаш сидит. Трубку курит и на деревню смотрит.

А там… Горят несколько домов. Дружно горят. Грохот и треск доносятся. И дым на полнеба. На носилках тащат обгоревших. Деревенские собрались, хотят тушить. Только вот чем? Колодцы тут скверные, а из озера воду тащить далеко. Наверное дотла все сгорит.

5

Как меня занесло в этот город?

Какая роль предназначалась мне в представлении? Что там, в сценарии?

Этого я так и не узнал. Меня вынесло из города так же быстро, как несколько мгновений назад внесло в него. Внесло и поставило на площади с этим дурацким ящиком в руках. И заставило вертеть рычажок.

Или я провел там часы? Недели?

Да, да, я играл на шарманке. На площади этого странного города. Венский вальс, Берлинский воздух, Ах, мой милый Августин и другие мелодии. Вертел и вертел кривой рычажок.

Я был голый, босой, но в цилиндре и с сумкой через плечо. Передо мной танцевал мой пудель Аделька. В лапе он держал тарелочку для сбора денег. Или это была обезьянка из другого мира? В моей голове все мешается.

Почему я назвал город «странным»? Потому что все люди, находящиеся на этой площади – были обнажены. Не только я. Город голых.

Голый велосипедист быстро вертел педали.

Голый трубочист лез в трубу.

Голые люди глазели на площадь с балконов и жевали попкорн.

Две черных овчарки терзали обнаженного нищего юношу, сидящего на брусчатке.