Повелитель клонов

— Потому-то Флавий и его бойцы занимают драгоценное место на моем корабле. — Фабий оперся на жезл пыток. Комок боли рос в нем с тех пор, как они покинули Гармонию. Боль была стойкой и знакомой; она стала его частью настолько, что ему почти недоставало ее, пока он кратковременно пребывал на грани между смертью и разложением. Хирургеон вопросительно зачирикал, но Фабий отверг его заботу. Он мог обходиться без помощи, по крайней мере, еще какое-то время. — Они здесь, чтобы я не сходил с пути, намеченного Эйдолоном.

Хораг хмыкнул:

— Тогда они заранее потерпели поражение, если допустить, что у них вообще были шансы.

— Действительно. Но мы сможем справиться с ними достаточно легко, когда придет время.

Фабий посмотрел на звезды, кружащиеся в море невыносимых цветов. Они напоминали булавки болезненного света, пронзающие лиловые облака газа. Далекие солнечные короны вращались, будто глаза прячущихся богов, выглядывающих сквозь дыры в покрове Вселенной. Неизвестные светила образовывали неузнаваемые, бессмысленные созвездия, которые было трудно воспринять даже с его сверхчеловеческим зрением.

— Красиво, по-своему.

— И я всегда думал так же. — Хораг посмотрел на него сверху вниз. — Так что вы планируете сделать с генным семенем?

Фабий взглянул на него.

— А ты как думаешь? Использую его по назначению, само собой.

— Для чего?

Фабий опешил.

— Пока не придумал. Но лучше пусть оно будет в моих руках, нежели Эйдолон растратит его на мелочные войны.

— Отличное дышло бы подношение, решись вы на него. Таким подарком можно заслужить благосклонность богов, кто бы ни принес его им. Меньшие люди рассчитывали бы на вознесение за такую добычу.

Фабий фыркнул:

— Я не тороплюсь умирать, Хораг. Ведь вознесение — не что иное, как смерть. Смерть самоидентичности, свободной воли…

Он подумал о том, что сказал Саккара, но тут же прогнал это воспоминание. В холодном свете дня оно казалось сущей ерундой.

— То, что не мертво, сопротивляется вечно, — буркнул Хораг, словно прочитав его мысли. — Или, по крайней мере, так сыновья Лоргара имеют обыкновение говорить по набожности своей.

— Бесконечные распри наверняка кого-то прельстят, но у меня есть высшая цель, — надменно произнес Фабий. — И она куда важнее, чем расположение любого воображаемого божества.

— Не сомневайтесь, Дедушка любит вас, Фабий, — лукаво сказал Хораг. — Таков его путь. Вы никогда не преклоните колени перед его алтарем, но вы такое же его дитя, как и воинственный Тиф. Болезнь, с которой вы вечно боретесь, это его дар.

— Дар? Да я гнию заживо!

— Да; и будь иначе, разве вы смогли бы достичь хотя бы половины того, что сделали? Или же погрузились бы в недра порока вместе со своими братьями? — Гвардеец Смерти присвистнул. — Не знаю. Но, быть может, я ошибаюсь. Как считаете, ваши последователи пролили достаточно крови, что насытить Кхорна? И как много переплетений в вашей невообразимой паутине интриг и раскрытых заговоров? Как сильна в вас надежда, Фабий?

Байл отвернулся. Похожие вещи ему говорил Саккара, и потому было неприятно слышать их вновь от Хорага.

— Безумие.

Пока он смотрел, звезды словно приняли очертания огромного заливающегося смехом лица. Лишь на мгновение — оно тут же исчезло, но и этого было достаточно, чтобы еще больше обеспокоить Байла.

— Истина, — пожал плечами Хораг. — Впрочем, как вы сами наверняка заметили, безумие и истина часто одно и то же. Мы питаем богов, Фабий, нравится нам это или нет. Даже если вы правы, и они — лишь приливы и отливы огромного психического океана, они все равно могущественны. Почему же вы отвергаете то, что они вам предлагают?

— Потому, что это не дары, а сделка, — как на свою беду узнал Хорус, а до него Фулгрим. В космических миазмах, которые ты, как ребенок, называешь «Дедушкой», нет доброжелательности. Это просто… дисгармония. Нота, выбивающаяся из музыки сфер. — Фабий оскалился, глядя на свое отражение на поверхности иллюминатора. Лицо, смотревшее на него, было здоровым, но вытянутым и худым. Тело вновь начинало пожирать себя изнутри. — Несовершенство.

Хораг помолчал, а затем засмеялся. Смех был хриплым и хлюпающим, словно лопались нарывы. А еще в нем слышалось искреннее веселье, как будто апотекарий услышал добротную шутку.

— Лишь вы могли увидеть в этом недостаток. — Он постучал изъеденными ржавчиной костяшками по стеклу. — Фабий, именно изъяны делают вещи интересными. Песня без ошибок — всего лишь шум.

— И лишь такой угрюмый гнойник, как ты, назвал бы ошибки искусством. Вселенная устроена подобно часам, Хораг, с огромными механизмами и шестернями, работающим в идеальной гармонии. Но если одна из частей износится и пойдет вразнос, это окажет влияние на все устройство. Боги, которым ты служишь, это соскочившая шестерня. Энтропия, которой простаки дали образ и имя.

— Лучше принять энтропию, чем противиться ей, Фабий. Один человек не может остановить наводнение.

— Нет, но он может перенаправить его. Построить дамбу. А если не получится, то хотя бы отойдет в сторону. Ты, Хораг, не сможешь этого сделать. Слишком поздно: ты уже утонул. Но моя голова все еще над водой.