Повелитель кошек

— И все-таки, почему вы не хотите продать пейзаж? Вы же можете новый написать, не так ли? Или у вас уже есть покупатель?

— А вот это, уважаемые, не ваше дело, — Данилов засопел, сорвал пробку с новой бутылки. — Это мои дела.

— Понимаю. А если мы заплатим больше?

— Больше — это сколько?

— Десять тысяч долларов, — сказала Вероника. — Это ооочень много!

— У вас столько нет, — хмыкнул Данилов.

— А если есть?

— Все верно, вы на Маргулиса шестерите, — вздохнул Данилов. — Теперь ясно. Все, базар окончен. Идите с богом, люди добрые. Картина не продается.

— Послушай, Васильич, — я решил отойти от дипломатических политесов, — давай по-человечески поговорим. Я тебе честно говорю, Маргулис тут не при чем. Просто интересно, чего ты так за эту картину уцепился. Картина как картина, пейзажик-натюрмортик, типа утро в еловом лесу, только медведи по делам отлучились. Банально, стандартно, хоть и талантливо. Но Веронике Михайловне нравится, а она привыкла получать от жизни все, чего хочет. Да и тебе деньги не помешают. Или кто-то тебе больше посулил, а?

— Кто-то? — Данилов наполнил свой стакан на три четверти. — Ваш кореш Маргулис мне за картину всего тысячу пятьсот баксов предложил, жлоб. А там только затрат на три штуки минимумэ.

— А Завратный сколько пообещал? — решился я.

В следующее мгновение я едва не погиб. Данилов внезапно взревел, как разъяренный медведь, и бросился на меня, держа бутылку за горлышко. Дай Бог здоровья тому отставному морпеху, который в свое время выучил меня в Мурманске приемам самозащиты! Я уклонился от удара, который неминуемо разбил бы мне голову, и очень удачно провел апперкот в подбородок художника. Данилов устоял на ногах, но бутылку выронил. Мгновение мы смотрели друг на друга разъяренными взглядами, а Вероника истошно вопила: потом Данилов с какой-то непонятной растерянностью глянул на меня, вытер выступившую на губах кровь и бросился к лестнице, ведущей наверх, в студию. Я побежал за ним. Последнее, что я увидел — это фигура Данилова с раскинутыми в стороны руками, он будто пытался закрыть собой странную картину, которой так дорожил. Я метнулся к нему, и тут почувствовал, что теряю равновесие. В ушах раздался испуганный крик Вероники, потом полыхнул ослепительный свет, и больше я ничего не помню.

Глава вторая

Не спрашивай, почему судьба привела туда, где ты паче ожидания оказался — спроси, что ты можешь сделать там, куда она тебя привела

Черная книга Азарра

— Двенадцать Вечных, он открыл глаза!

Голос был женский, взволнованный и очень приятный. А потом я увидел лицо. Совсем юная девушка. Темные глаза смотрели на меня с тревогой и радостью.

— Эрил! — позвала девушка. — Эрил!

— Эрил? — повторил я. У меня снова появилось ощущение кошмара.

— Он может говорить, — справа от меня возникла фигура с горящим факелом. — Он вспомнил свое имя. Это хорошо. Возблагодари Вечных, Бреа, твой брат вернулся к нам из объятий Тьмы.

— Ах! — Девушка вздохнула и взяла меня за руку, губы у нее задрожали. Казалось, она вот-вот заплачет. — Как ты нас напугал, Эрил!

— Эрил? — произнес я, абсолютно не понимая, что происходит. — Бреа?

— Ты не узнаешь меня? — Темноглазая перестала улыбаться. — Эрил, это же я, твоя сестра Бреа.

Чувство реальности понемногу возвращалось ко мне, и я понял, что происходит что-то очень странное. Что-то, чему нет и не может быть никакого объяснения. Начать с того, что я лежал на широкой лавке в темной и весьма грязной лачуге, укрытый до самой шеи вонючим покрывалом из овчин. Крыша надо мной была дырявая, и в зияющие дыры светило яркое солнце. Девушка по имени Бреа была довольно миленькой, однако ее румяные щечки были в грязных разводах, и одета она была в какие-то странные выцветшие лохмотья, будто созданные нездоровой фантазией модельера-авангардиста. Человеку с факелом, который стоял у моего изголовья, было на вид лет сорок-сорок пять, лицо у него было суровое, изборожденное морщинами, а сивые волосы были стрижены в скобку, словно у католических монахов. Да и его длиннополая одежда из грубого темного сукна явно указывала на принадлежность к духовному сословию.

— Где я? — спросил я, не смея пошевелиться.

— Дома, — сказала Бреа, продолжая смотреть на меня взглядом, в котором смешались любовь и страх. — Ты ничего не помнишь?

— Ничего, — ответил я, и это была святая, самая правдивая правда. Я и в самом деле не помнил ничего, что произошло со мной и с Вероникой с того момента, как мы погнались за Даниловым.

— Бедный мой брат! — Бреа нежно провела ладонью по моему лбу. — Тебе, наверное, было очень плохо. Я думала… думала, нам не удастся тебе помочь. Этот припадок…

— Какой припадок?