Повелитель мух

Джек с трудом оторвал взгляд от огня:

—  А ты вечно боис-си. Жирняй!

—  У меня рог, — уныло пролепетал Хрюша. Он повернулся к Ральфу. — У меня рог, да ведь, Ральф?

Ральф нехотя отвернулся от пышного, жуткого зрелища:

—  Ну, чего ты?

—  У меня рог. Я имею право говорить.

Близнецы в один голос хихикнули:

—  Дыма захотели… Вот вам и дым…

Далеко-далеко, за горизонт, расплывалась дымная туча. Хихикали уже все, кроме Хрюши; просто покатывались со смеху.

Хрюша не выдержал.

—  У меня рог! Слышьте вы? Перво-наперво надо было что? На берегу шалаши построить. Тут ночью-то ужас как холодно. А вы же чего? Только Ральф сказал про костер — сразу орать и — на гору дунули. Как дети малые!

Наконец его тираду стали слушать.

—  Вот вы хочете, чтоб нас спасли, а сами чего сперва делать не знаете и ведете себя как не надо.

Он снял очки и хотел было положить рог, но, увидев, как к нему потянулось сразу множество рук, передумал. Сунул раковину под мышку и снова уселся.

—  И костерище разложили зачем-то незнамо какой. Весь остров подпалили. Хороши мы будем, если весь остров сгорит. Будем кушать печеные фрукты да свинину жареную. И ничего смешного! Сами Ральфа выбрали, а подумать ему не даете. А только он чего скажет, разбегаетесь, как, как…

Он остановился перевести дух, и на них зарычало пламя.

—  Это еще что. А детишки-то. Малыши. Кто за ними доглядает? Кто скажет, сколько их у нас?

Ральф вдруг шагнул к нему:

—  Я же тебе велел. Я велел тебе список составить.

—  А как? — орал в неистовстве Хрюша. — Один-то я — как? Они две минутки посидели и в море посигали, по лесу разбежались, все подевались куда-то. Откуда ж я разберусь-то, который кто?

Ральф провел языком по белым губам.

—  Значит, ты не знаешь, сколько нас тут должно быть?

—  Да откуда же, они же ведь как букашки бегают. А как вы вернулись трое, и ты сказал — огонь разводить, все побегли, и я даже…

—  Ну, хватит! — оборвал Ральф и выхватил у него рог. — На нет и суда нет.

—  А потом вы мои очки захапали…

Джек глянул на него:

—  Заткнись!

- …а малыши, они же там, где огонь, бегали. Может, они и сейчас еще там, откуда вы знаете?

Хрюша, вскочив, показывал на дым и пламя. Шепот пронесся и замер. Что-то делалось с Хрюшей, что-то странное, он задыхался.

—  Вот тот малыш, — задыхался Хрюша, — тот, который на лице с меткой, я не вижу его. Где он?

Все молчали, как мертвые.

—  Который про змей говорил. Он был вон там…

В огне бомбой взорвалось дерево. Обмотки лиан взметнулись, корчась, и сразу опали. Малыши завизжали:

—  Змеи! Смотрите! Змеи!

На западе всего в дюйме от моря висело забытое солнце. Лица снизу подсвечивались красным. Хрюша привалился к скале и вцепился в нее обеими руками.

—  Малыш, который с меткой… на лице… куда он… подевался? Сказано вам — я его не вижу!

Мальчики переглядывались в страхе, отказываясь верить.

—  Куда он подевался?

Ральф как-то сконфуженно забормотал:

—  Может, он вернулся туда, на… на…

Снизу, с чужого склона, все гремел и гремел барабанный бой.

Глава третья. Шалаши на берегу

Джек согнулся вдвое. Он, как спринтер на старте, почти припал носом к влажной земле. Стволы и стлавшиеся по ним лианы терялись в зеленой мгле ярдов на тридцать выше, и кругом густые кусты. Тут был поломан сук и, кажется, отпечаталось краем копыто — только и всего. Он уткнулся в грудь подбородком и не отрывал глаз от этого едва заметного намека на след, будто вымогая у него разгадку. Потом, как пес, на четвереньках, неловко, с трудом, он взобрался еще ярдов на пять и встал. Тут лиана захлестывалась петлей и с узла свисал усик. Усик был блестящий с одного бока; проходя петлю, свиньи его отполировали щетиной.

Джек приник ухом к земле в нескольких дюймах от этого знака и впился глазами в непроглядность кустарника. Рыжие волосы отросли с тех пор, как он оказался на острове, и сильно выгорели; неприкрытая спина была вся в темных веснушках и шелушилась. В правой руке он волочил заточенный шест футов в пять длиной; и, не считая обтрепанных шортов, на ремне которых болтался нож, он был совсем голый. Он прищурился, поднял лицо и, раздувая ноздри, легонько втянул струйку теплого воздуха, выведывая у нее секрет. И он и лес — оба затихли.

Наконец он тяжело, с неохотой выдохнул и открыл глаза. Глаза эти были ярко-синие, и сейчас от досады в них метнулось почти безумие. Он провел языком по пересохшим губам и снова всмотрелся в упрямые заросли. И снова двинулся вперед, обрыскивая землю.