Повелитель снов

…Перед уходом Александра Петровича Гнатюка я попросил его передать тезке Свиридову, что каменюкой злого Мустафу Азалифа я по затылку не ласкал и дела это людей сторонних и явно не мальчишечьи… Бомжи там какие-то терлись… Может, они расисты? Или засланцы израильтян?..

– Грешишь на бомжей? – спросил Бобров.

Я пожал плечами:

– Скорее всего. «Ходики» пацаны с него сняли и – удалились. А бомжи, видно, взялись шманать по-взрослому, а он – возьми и очнись… Мог и ножик вынуть. Ну они с перепугу и… Или, как говорят в этой стране, «с переляку».

– Пацаны, и ножик бы не взяли? – с сомнением протянул Бобров.

– Не нашли. Ты же знаешь, метательные у них в рукавах.

– И что, Муса с двумя бомжами не сладил?

– Не вполне очнулся, вот они его по затылку и наладили.

– Ты даже не подозреваешь, какой у этого малого «послужной список»…

– Может, оно и к лучшему?

– А я вот думаю… И почему он тебя не застрелил?

– Похоже, ты этим огорчен, Сергей Сергеевич. По крайней мере, лицо у тебя мрачное.

– Я всегда мрачен, если чего не понимаю.

– Повезло.

– А подробнее?

– Собака меня напугала.

– Кто?

– Собака. Черная. Заблудился я в этих переулках катакомбных, а она шла за мной, слюна с желтых клыков падала… Ну я камень и подобрал. И она – заметила, мигом в подворотне исчезла.

– Умная. Нарывалась, видать, раньше.

– А потом, когда на пустырь выбрел и этого «черного человека» узрел…

– Ты рассказываешь – как бредишь.

– Да все и происходило словно в бреду… Или во сне. Медленно.

– Далеко он стоял?

– Шагов десять.

– И – промахнулся?!

– Запнулся я о какую-то выбоину… Упал. Потом – я камень тот бросил, очки ему раскрошил… Потом – ударил.

– Он остался жив?

– Да. Но в беспамятстве.

– Подождал бы, пока оклемается, порасспросил… Явление ведь не рядовое – палит в тебя неизвестно кто, неизвестно где, неизвестно почему…

– Хотел, да тут мальчишек ватага… Ну я и… по обстоятельствам.

– Понял. Тогда ты – просто везучий.

– Может быть.

– Но никакое везение не длится вечно.

– Кому как.

Бобров задумался.

– Ты заметил, что Алефа наш незалежный генерал даже не упомянул?

– Угу.

– Наводит на грустные размышления и гнусные подозрения.

– Наводит.

– Какой-то ты вялый стал, Дрон. Что делать станешь?

– Думать. Я дискету с концертом возьму? Может, и мысли какие придут?

– Бери. Мы скопировали. А оригинал я спецам отдам – пусть покрутят. Может, что и сыщут.

– Может. А лучше – пусть твои спецы Аркадина сыщут. И Эжена. И про без вести покойного Мамонтова выяснят.

– Солью раны не посыпай, а? Кстати, о соли. Текилы не хочешь? Аскер тут «полным папой» жил. Бар – загляденье.

– Если только глоток.

Мы лизнули соли с нарезанных ломтей лимона, выпили по склянке кактусовой водки…

– Отрава, конечно, – прокомментировал генерал. – А легла хорошо. – Посмотрел на меня внимательно, прищурился. – Выглядишь ты неважно, Дрон. Совсем худо. Словно не спал не сутки – век.

– Может, так оно и есть?

– Да?

– В этом городе время другое. Чужое.

– Время для всех и всегда – чужое. Потому что отсчитывает дни нашей жизни. И всегда – в минус.

Глава 75

Время отсчитывает дни нашей жизни, и всегда – в минус… Генерал умчался решать дела, а я снова оказался в своей комнате; сидел на постели, оглядывался по сторонам, и меня не покидало ощущение, что я не просто пересек занавешенный листвою деревьев дворик; мне казалось, что я попал в иной мир… И все то, о чем мы только что говорили, обсуждали, вспоминали, – осталось где-то очень далеко, в другом пространстве, хотя и отгороженном всего-то легкою занавеской… И связь между этими пространствами если и была – то тонкой, невидимой, уязвимой и призрачной, как блесткая паутинка…

…Сначала мне снился берег. Он был абсолютно пустынным. И скалы, и море казались то ли декорацией к спектаклю, то ли просто картинкой из ирреальной, неземной жизни, если вообще застывшее темно-фиолетовое пространство можно было назвать жизнью.

…А потом мне виделся город. Он тоже был пустынным. Лишь какие-то тени мелькали порой в проулках и во дворах, густо занавешенных листвой пыльных деревьев, а я все брел и брел этими бесконечными вереницами улиц, и они были похожи одна на другую, и выхода не было… Я знал – где-то невдалеке море и залитая солнцем набережная, но выйти не мог. И спросить было не у кого. Казалось, я шел так не один год и даже не один век…

…Колодцы переулков были залиты солнечным светом, но и свет этот тонул в грязных выщербленных стенах, в серой штукатурке домов давно минувшего и ни для кого теперь уже не важного века… Наконец, я увидел двоих, одетых в какое-то тряпье, пригляделся: это были истертые патрицианские тоги с некогда пурпурной каймой по краю, которая стала теперь почти коричневой и напоминала засохшую кровь. И лица мужчин были одутловатыми, отекшими, тусклые выцветшие взгляды их были пусты, и я понимал – ничего они мне не скажут и не посоветуют, и выбираться нужно самому.

…И еще – слышалась музыка. Она была щемящей и словно резала сердце на части тонкой скрипичной струной, и накатывали боль и слезы, и хотелось прекратить эту сладкую муку…