Повелитель Вселенной

Они ехали вдоль Керулена на юг три дня. На четвертый день они остановились. На рассвете Бортэ вышла из юрты и посмотрела на далекий скалистый массив, видневшийся на юге. Множество темных фигурок двигалось к ней. Широкая платформа с большим белым балдахином, казалось, плыла в клубах пыли, поднятой процессией.

Зрение ее становилось все менее острым. Она щурилась, и ей показалось, что она видит штандарт мужа среди знамен. Под балдахином она увидела сидящего человека.

К ней подошли другие. Первым закричал Чагадай.

— Папа!

Один из воинов подхватил его.

— Папа!

— Великий орел больше не летает! — крикнул другой воин. — Могучий хан пал!

Хадаган завизжала, сорвала с себя головной убор и впилась себе в лицо ногтями. Люди хватали друг друга, стеная. Бортэ продолжала вглядываться в толпу, двигавшуюся в клубах пыли, желая, чтобы она оказалась миражом, который сейчас исчезнет. Платформа оказалась дрогами, но человек, сидевший под балдахином в позолоченном шлеме Тэмуджина и сжимавший меч костлявыми пальцами, не мог быть ее мужем.

Впереди процессии ехал человек с плечами такими же широкими, как у хана. Но дроги не исчезали, а потом она уввдела, что человек, скакавший к ней, — Угэдэй.

— Он покинул нас, — сказал воин, стоявший радом. — Что с нами будет?

Бортэ прислонилась к кибитке. Сердце продолжало биться. Она рассеянно удивилась, почему оно вообще бьется. Другие станут гадать, почему она не выражает никакого горя, как она может стоять так спокойно, когда исчез смысл ее жизни, но если она даст волю своему горю сейчас, то никогда уже не перестанет рыдать.

Наконец она подошла к Чагадаю и взяла его за руки.

— Мне приснилось, что твой отец зовет меня, — сказала она, — и духи послали меня к нему. Мы должны привести его обратно к народу.

Ряды солдат стояли по обе стороны дрог. Верблюдов, везших дроги, увели. Перед дрогами разожгли два костра, и там сели девять шаманов, колотивших в бубны, а Угэдэй повел Бортэ и Хадаган к платформе.

Хадаган тяжело навалилась на Бортэ, когда они стали на колени. Чагадай всхлипывал позади них. Бортэ взглянула вверх, на исхудавшее костистое тело под балдахином. Эта оболочка с тощей седой бородой и иссохшим лицом не была ее мужем. Его дух все еще жил в его сыновьях, во всем его народе. Он сделал из них то, чем они стали, и будет следить за ними. Потом она сообразила, что он уже никогда ее не обнимет, не взглянет на нее своими светлыми очами, и горе захлестнуло ее.

На нее упала тень. Она подняла голову: Есуй поклонилась и стала на колени рядом. Глаза другой хатун беспокойно бегали, губы были искусаны.

— Я была его тенью. — Есуй вцепилась в рукав Бортэ. — Я не отходила от него, дорогая госпожа, пока смерть не приблизилась к нему и он не отослал меня из шатра.

— Он сказал тебе что-нибудь перед смертью? — прошептала Бортэ.

«Вспомнил ли он меня?» — подумала она.

— Иногда он бормотал что-то, но я не могла разобрать, — сказала Есуй, и Бортэ пожалела, что не была там и не слышала его. — Предсмертная воля его была ясна. К нему пришли твои два младших сына, и писцы смогли записать его повеления.

— Я знаю.

Угэдэй успел сказать ей это. Хан болел во время всего похода, но его люди так привыкли подчиняться ему, что не могли не выполнить его приказов даже ради спасения его жизни. Даже когда он ушел на вечный отдых, свою работу ей нужно выполнять, поскольку ей придется присматривать за его улусом, пока Угэдэй не будет провозглашен ханом.

Но она добросовестно исполняла свой долг, правя его народом, пока он не вернулся к ней. Разница будет небольшая. Ей только придется выждать некоторое время, пока ее стареющее тело не подведет ее и они снова не воссоединятся, чтобы уже никогда не расставаться.

Есуген разбудила тишина. Она думала, что рыдания никогда не прекратятся, но стан был тих.

Дроги с ханом привезли в кольцо юрт Бортэ, а потом доставили в орду Есуй. Нойоны и солдаты, сыновья и дочери младших жен хана, вожди из станов, кочевавших между Алтаем и Хинганами, прибыли сюда сказать прощальные слова. Некоторые карабкались на дроги помянуть хана, наливали его чашу, пели любимые песни и выкрикивали свое горе. Если бы их слезы скатывались в Керулен, река поднялась бы, как в весенний паводок, но они горевали уже больше месяца, и слез стало поменьше. Плакальщицы в ее шатре в тот вечер позволили себе даже немного поулыбаться, когда делились драгоценными воспоминаниями о своем хане.

Есуген не видела, чтобы Бортэ рыдала, но мученические глаза хатун выдавали ее страдания. Порой она думала, что Бортэ и сама бы охотно легла в могилу, но первая жена хана никогда не подводила его и не собиралась делать этого и впредь. Бортэ держалась возле Угэдэя на тризне и была рядом с ним во время встреч с нойонами. Угэдэй будет ханом, потому что его отец так указал, а еще потому, что, следуя советам Бортэ, он завоевал доверие нойонов.

Есуген соскользнула с постели, надела сапоги и набросила соболью шубку. Трое младших детей ее еще спали. Ее старший сын, слишком пьяный, чтобы добраться до собственного шатра, ворочался на подушках.