«Кахан утверждает, что командует более чем ста тысячами человек в четырех разных армиях. Я слишком мало знаю, чтобы сказать, хвастливый ли он человек. Тремя его армиями руководят его сыновья. Четвертый командир — Чанар Онг Кхо. Он тщеславный и гордый человек. Среди Туйганов также много младших ханов. С большинством из них у меня не было возможности встретиться.
У кахана есть жена, Вторая Императрица Эке Баялун — его собственная мачеха. Она окружает себя колдунами и святыми людьми и, кажется, имеет власть над шаманами народа. То, что она не любит своего мужа, очевидно, и ее чувства могут быть еще сильнее. Есть некоторый шанс, что завязывание дружбы с ней забьют клин между каханом и его волшебниками».
Написав все, что мог, Коджа ничего не мог поделать, кроме как предаваться размышлениям. В частности, он беспокоился о том, как передать свои письма Принцу Оганди. Из Семфара доверенные гонцы доставляли их по Шелковому Пути в Хазарию. Здесь его единственным выбором были всадники кахана, и Коджа, конечно же, не доверил бы им свои послания. Он хотел бы отправить письма в целости и сохранности, но это было невозможно. Однако Коджа мало что мог сделать, поскольку он должен был оставаться до тех пор, пока кахан, хотя бы не даст какой-то ответ на предложение Оганди. — «Правильно ли я поступаю», — беспокоился он, — «служа тем временем писцом Ямуна?»
После четырех дней отдыха Коджа был достаточно здоров, чтобы передвигаться. Он все еще был слаб, но Ямун настоял на том, чтобы он вернулся в королевскую резиденцию. Кахану нужен был писец. Итак, Коджа неохотно вернулся в Кварабанд и приступил к своим обязанностям придворного писца кахана.
Этих обязанностей было не так уж много, в основном он тихо сидел в стороне во время аудиенций кахана, отмечая любые приказы или заявления Ямуна. Это была тихая работа, настолько тихая, что Коджа узнал о кахане немногим больше, чем он уже знал. Прошло две недели этой тяжелой работы, прежде чем произошло что-то примечательное.
Был очень поздний вечер, почти полночь, и трое мужчин, оставшихся в царской юрте, были почти измотаны. Ямун сидел, полулежа на своем троне, пил вино и отдыхал. Коджа, исполняющий свои новые обязанности всего две недели, зевнул, терпеливо работая с кипой бумаг. В темноте сбоку от юрты находился один из ночных стражников Ямуна. В своем черном халате мужчина почти растворился во мраке. Он сидел неподвижно, стараясь оставаться бодрым и бдительным, зная, что его побьют, если он заснет.
Придвинув к себе письменный столик, Коджа сидел, записывая суждения и заявления за день. Работая, священник приостановился, чтобы прислушаться к раскатам грома и стаккато дождя по войлоку. Гроза, бушевавшая снаружи, заставляла его вздрагивать каждый раз, когда новый грохот сотрясал юрту. Такие бури были далекими битвами бога Фуро со злыми духами земли — по крайней мере, так его учили. Тем не менее, эта буря, первая с тех пор, как Коджа прибыл в Кварабанд, была сильнее, чем любая, которую священник когда-либо слышал прежде.
Весь день небо было серым, обещая бурю нарастающей силы. В то время как ханы со страхом смотрели на небо, кахан был на взводе, ожидая дождя. Ранним вечером разразилась гроза. Внезапно Ямун отпустил ханов и слуг, отправив их под ливень. С тех пор Ямун сидел, пил вино и время от времени отдавал приказы, но его напряжение не спадало. К этому часу кахан двигался устало, и его состояние души было вспыльчивым.
Ямун отпил глоток вина из чеканного серебряного кубка. — Напиши этот приказ, писец, — резко сказал он.
Коджа аккуратно отложил в сторону заметки, над которыми работал, и разложил чистый лист бумаги. Его зрение было затуманено долгими часами работы. Его уставшие пальцы уронили кисточку для письма, разбрызгав капли черных чернил по чистой белой странице.
— Тебе придется быть сильнее, писец, — прорычал Ямун, раздраженный задержкой. — Будь крепче. У тебя будут дни и ночи без сна, когда мы начнем марш.
— В поход, Великий Хан? За две недели, прошедшие с момента его назначения, Коджа так и не услышал ни одного упоминания об армиях кахана, собирающихся в поход.
— Да, в поход. Ты думаешь, я намерен сидеть здесь вечно, ожидая соизволения других — таких, как твой Принц Оганди? Придет время, и я должен буду выступить, — огрызнулся коренастый мужчина. — Скоро здешние пастбища истощатся, и тогда мы должны будем переезжать.
— Великий Кахан, — взмолился Коджа, перекладывая бумаги, — не проще ли тебе было бы найти другого писца? Конечно, один из ваших людей, кто-нибудь посильнее меня, мог бы выполнить эту работу.
— Что это? Тебе не нравится быть моим писцом? Кахан сердито посмотрел поверх своей чашки на Коджу, его отвратительное настроение становилось все хуже.
— Нет, дело не в этом, — заикаясь, произнес Коджа. — Это... Я не храбрый. Я не солдат, — выпалил он. В ужасе он обратил свое внимание на листы перед собой, бормоча: — Кроме того, я никогда не думал, что здесь так много работы. Я имею в виду…