– Слушай! Мы же с тобой родились в один день.
Фостер печально вздохнула, снова уставившись на фотографии.
– С днем рождения нас, – неубедительно произнесла она.
Тейт приготовился задать еще один вопрос из того множества, что скопилось в его потрясенном сознании, но Фостер заговорила первой.
– Послушай, мне нужно привести себя в порядок. И хочется настоящей еды – не помоечной из закусочных на колесах. Чего-нибудь растительного и свежего. Да и ты выглядишь дерьмово. Я имею в виду, хуже меня, и это плохо.
Тейт оглядел себя сверху вниз. Ничего себе прикид – испачканная футболка, которую Фостер раздобыла в Миссури, мешковатые серые спортивные штаны с барахолки у придорожного кафе где-то в Юте, на ногах – шлепанцы с шутливой надписью «I DA HO? NO YOU DA HO»[15], сувенир из Бойсе. Фостер права. Он выглядел паршиво.
– Душ – это хорошо, – сказал он. – Потом еда.
– Согласна. Сначала – в душ, потом поедим, а уж после поговорим.
– Идет.
Все три ванные комнаты были просторными и упакованы необходимыми туалетными принадлежностями. Тейт стоял под мощной струей воды – настолько горячей, насколько мог вытерпеть, – и пытался вместе с грязью и кровью смыть с себя боль, тоску по дому и потрясение от пережитого. Но на самом деле ему хотелось только одного – броситься к двери, прыгнуть в машину и рвануть на запад. Домой.
Но он не мог этого сделать. Пока не мог. Тейт должен был выяснить, что вызывает торнадо и как это предотвратить.
Он решил, что душ подействовал на него благотворно, и вытерся насухо, высушил волосы полотенцем и снова нацепил свою разномастную одежду. Рана на ноге саднила, но не выглядела воспаленной, что несколько обнадеживало.
Не найдя Фостер в гостиной, Тейт направился на кухню, где заглянул в пустой холодильник. В кухонных шкафах он обнаружил тарелки, кастрюли, сковородки и прочую посуду, даже какие-то консервы, но определенно ничего «растительного».
Тейт вернулся к лестнице, ведущей в ванную комнату, которую Фостер облюбовала для себя. Он раздумывал, стоит ли ему пойти наверх и постучаться в дверь или просто окликнуть ее по имени, когда услышал
Тейт пошел на звук, пока не оказался на пороге небольшой комнаты – очевидно, кабинета. Дверь была приоткрыта. Фостер стояла к нему спиной. Она держала что-то обеими руками, согнувшись в три погибели, словно ее ударили под дых, и рыдала.
Его мама не была плаксой, поэтому в те редкие моменты, когда она давала волю слезам, у Тейта щемило сердце. Он вдруг услышал мамин голос, как если бы она стояла рядом.
Тейт повиновался инстинкту, разбуженному добрыми словами матери. Фостер, конечно, была редкостной стервой, но Тейт был воспитан правильно. Поэтому он подошел ней. Позже он и сам не мог вспомнить, что намеревался делать. Фостер, не склонная к слезам, не походила на того, кто с готовностью принимает утешения. Ему не удалось узнать это наверняка, потому что его внимание сразу привлекла фотография, которую она держала в руках. Заглянув через ее плечо, он увидел запечатленную на снимке группу из пяти человек. Четверым на вид было под тридцать или чуть больше. Они окружали высокого пожилого мужчину, солидного и серьезного. Все стояли перед пришвартованной, но явно готовой выйти в море лодкой среднего размера.
Что-то показалось ему знакомым… Тейт не сдержал удивленного вздоха, и Фостер резко обернулась, впиваясь в него взглядом.
– Какого черта ты так подкрадываешься?
– Я не подкрадывался. Просто вошел. Дверь была открыта. – Он показал пальцем на фотографию, которую она по-прежнему сжимала в руках. – Эти парни. Трое из них – те ребята, что гнались за нами.
– Это кабинет Коры, и вещи тоже ее. Не смей заходить сюда, – со злостью отрезала Фостер. Рыдающая, сломленная девушка испарилась у него на глазах.
Тейт огрызнулся.
– Послушай, я старался быть с тобой вежливым, хотя это чертовски тяжело. Но с меня довольно. Мои родители погибли, и это как-то связано с нами обоими. Ты обязана мне все объяснить. Сейчас же!
Фостер подняла фотографию повыше, и в какой-то миг Тейт подумал, что она его ударит. Вместо этого она кивнула на снимок и произнесла голосом, полным ярости: