Повелители сумерек: Антология

Скорый поезд отправился из Москвы в полночь, чтобы достичь ранним утром пустынного елецкого перрона. Мы неторопливо спустились на платформу, распрощавшись с весёлым пожилым проводником. Тот отвернулся было к другим пассажирам, но вдруг схватил меня за плечо.

— Ну-ка, держи, — и сунул мне в ладошку надорванный оранжевый билет.

— Это зачем? — удивился я.

— На счастье, — подмигнул проводник. — Храни его и не выбрасывай, пока не сядешь в обратный поезд.

Я сунул билет в карман шортиков и поспешил навстречу бабушке, которая с недовольным видом шла ко мне по платформе. Ребёнком я был тих и мечтателен, постоянно витал в облаках и часто терялся, за что был неоднократно наказан старшими. В этот раз тоже не обошлось без нравоучений. Я был схвачен за руку и препровождён в здание вокзала. Посреди гулкой мраморной залы нас ожидала тётя Клава. Маленькая, плотненькая, облачённая в строгое чёрное платье и белую сорочку, она походила на престарелую школьницу. Из скромного туалета выделялась только массивная брошь, скрепляющая ворот тёткиной рубашки. В оправе потемневшего серебра покоился крупный овальный камень цвета грозового неба, рассечённый сверху вниз ослепительно-белой прожилкой, ветвящейся у основания, точно самая настоящая молния.

Лицо Клавдии напоминало плакат «дары пекарни»: между сдобными булочками щёк прикорнул маленький калачик носа, поляницу большого лба венчала короткая шевелюра седых волос, торчащих как попало, точно рожь после дождя, — и всё это было обильно посыпано толстым слоем пудры. Из центра хлебного великолепия доброжелательно поблёскивали глазурованные конфетки блекловатых голубых глаз. Губы тётка всё время держала поджатыми, и это сильно портило её образ, внося фальшивую нотку в положительный экстерьер.

Родственницы обнялись и расцеловались. После этого Клавдия переключилась на меня и, так как от лобзаний я категорически отказался, сразу принялась охать и ахать: «Как подрос! Как подрос! И глаза мамины, а нос-то, Люба, нос-то твой!» Как видно, ритуал встречи был отработан годами и жёстко протоколирован, потому что, обсудив с поддакивающей в нужных местах бабушкой мой внешний вид, Клава совершенно успокоилась, «выключила» улыбку и вполне будничным, даже суховатым тоном пригласила нас в машину.

Обшарпанная жёлтая «Волга» стояла на парковочном пятачке прямо перед зданием вокзала. Смуглый водитель в тёмно-коричневых брюках и светлой клетчатой рубашке с коротким рукавом стоял, прислонившись к капоту, и обстругивал перочинным ножом деревянную дощечку. Его глаза скрывались за стрекозиными окулярами старомодных тёмных очков. Большая клетчатая кепка бросала тень на прямой нос и пухлые губы. Завидев нас, он с недовольством отбросил палочку и открыл дверь машины.

— Доброе утро, прошу.

Его голос был тихим и странно воркующим, без громких московских гласных или нарочитого вологодского оканья, словно каждое слово завернули в мягкую рогожу.

Тётя Клава с бабушкой забрались на заднее сиденье, а я, как большой, устроился впереди. Водитель опустился рядом. От него исходил резкий запах табака, смешанный с чем-то ещё, едва уловимым и очень знакомым. Мужчина опустил правую руку на рычаг переключения передач, и тут я заметил, что на правой руке у него не хватает безымянного пальца.

— Можешь опустить стекло. А то у меня тут, как на складе, — милостиво разрешил он. — Крути эту ручку на себя. Сильнее! Вот молодец.

— До конца не открывай — простудишься, — всполошилась бабушка. Она, как видно, ещё переживала, что не уследила за мной на перроне.

Мы тронулись неожиданно плавно и устремились по пустынной в этот час дороге в направлении города.

— Извините, пожалуйста… — обратился я к водителю, не решаясь сразу задать беспокоящий меня вопрос.

— Про палец спросить хочешь? — улыбнулся тот краешком рта и, не дожидаясь ответа, сунул мне под нос искалеченную руку. — Это фашист меня пометил.

— Вы воевали? — удивился я, пытаясь сопоставить бодрый вид водителя с отдалёнными событиями Великой Отечественной.

— А то, — ухмыльнулся водитель. — Всю оккупацию в подвале с крысами провоевал. Да только любопытство замучило. Страсть как хотелось на немца живого поглядеть. Вот и поплатился. Схватили меня, значит, ладонь к столу прижали и палец — чик.

— Яша, — в голосе тёти Клавы слышалась лёгкая укоризна, — ты зачем мальчика пугаешь? На заводе он руку повредил. Лет пять уже прошло.

* * *

За окнами машины тянулись однообразные панельные дома, точно такие же, как и на окраинах столицы. Я даже слегка заскучал. На заднем сиденье бабушка с тёткой громко обсуждали последние новости — телевидение сблизило центр и провинцию.