Повелительница грозы

Холодно, холодно, холодно… Холод плавно перетекал в боль. Нестерпимо болели скованные стужей плечи, живот казался куском льда, острая, до слез, боль сковала пальцы. Ноги превратились в две мороженые культяпки, как на прилавке мясника, и даже сердце в груди билось реже, с перебоями – стукнет, замрет, – и каждый удар отдавался лютой болью в промерзших насквозь внутренностях. Все-таки не следовало Ирке выскакивать на улицу как есть – в домашнем свитере и старых джинсах, но тогда думать об одежде было некогда. Да и сейчас, после слов Вука, вернуться домой казалось ей немыслимым – да и зачем возвращаться, ведь куртка все равно осталась у Андрея. Он ее Ирке нес, когда на подходах к дому его встретила змея и ужалила. Змея, подчиняющаяся зме́ю. Посланная змеем.

Можно, конечно, вызвать теплый ветер, завернуться в него, как в плед, и нестерпимый холод отпустит, уйдет… Но Ирка не могла отвлекаться. Еще вчера ей казалось, что нет и не может быть ничего глупее и несправедливее гибели Таньки или Богдана. Сейчас выяснилось, что есть. Потому что Танька и Богдан бойцы: она – ведьма, он – здухач, воин сновидений. Ввязываясь в драки с иным миром, оба знали, на что идут и чем рискуют. А вот Андрей, он… просто-напросто ни при чем! Он даже в ведьм не верит, не то что в драконов! Он просто связался с неподходящей девчонкой. С ней, с Иркой. И прав Вук, и дядька Мыкола прав, когда пытались объяснить ей, что никакой человеческой, по-настоящему интересной жизни с поездками, мальчиками, вечеринками и прочим для нее быть не может! Если она пойдет в кафе – в окно вломится ураган, если начнет встречаться с парнем, он… Ирка схватилась оледеневшей рукой за горло – он умрет! Как ей жить, если Андрей умрет?

Опустив голову и стараясь не думать ни о чем постороннем, Ирка снова забормотала: «Гад Яков, гадзина Яковица! Гад, гад! Возьми свой яд. А не возьмишь свого яду, я пиду до Киян-моря. На Кияни-мори ляжить латырь-каминь…»

Перед глазами двоилось – смутно, как сквозь сон, она то замечала высотные дома, между которыми они шли к проспекту… то все вдруг застилало видение узкой кабины и подпрыгивающего над головой низкого потолка, и чьи-то перекошенные страхом лица выступали из затопляющей все черноты, и призрачный голос кричал: «Держись, парень, держись!»

«Я не парень!» – хотела возразить Ирка, ну да ладно, не до того сейчас. Голова сильно кружилась. Она почти не чувствовала, как «близнецы» с двух сторон бережно подхватили ее под руки, выводя на дорогу. Один торопливо замахал, останавливая такси.

В почти бессознательном состоянии Ирка скользнула в машину. «Близнецы» уселись по обе стороны от нее.

– Куда еде… – начал водитель и осекся. – Эй, мужики, а чего это у вас девчонка полураздетая? Случилось что? Эй, чего молчите? – в голосе водителя звучал настоящий страх.

Ирка с трудом подняла голову. Кольчуги «близнецов» скрывались под вытащенными из переметных сумок обыкновенными куртками, поэтому из их троицы хуже всего выглядела она сама. На нее и глядел водитель, и глаза его перепуганно метались – вот-вот или высадит их, или милицию вызовет.

– Все в порядке… – стуча зубами, сказала Ирка. Она промерзла настолько, что даже прикосновение сидящих рядом «близнецов» не грело, наоборот, казалось холодным и неприятным. – Отвезите нас в центральную городскую больницу поскорее…

Водитель неожиданно успокоился – видно, посчитал упоминание о больнице объяснением всех странностей – и торопливо завел двигатель. Ирка снова опустила голову, зажав ее между ладонями.

«З латыря-камня возьму огню, с питуна крови, пожгу вси мхи, вси болоты, вси крутыи береги. Не буде вам ани пристанища, ани прибежища…»

«Близнецы» неожиданно отодвинулись, вжимаясь в дверцы машины – словно норовя оказаться от бормочущей заговор Ирки подальше.

* * *

Боль, боль, боль… Боль плавила тело и тут же замораживала его в ледяную глыбу без движений и ощущений. Ползла от руки – ладонь, локоть, предплечье смерзлись в неподвижную чушку, пальцы торчали замороженными в лед сосисками – и двигалась дальше, отхватывая одну часть тела за другой. Сердце билось редко – тук… тук… – а хотелось, чтоб оно замерло, не дергалось, не мучило. Каждый его удар вызывал новую волну боли, она прокатывалась по всем членам, гоня густеющую, как смола, кровь, и новая часть тела отмирала, смерзалась… Вокруг плавала непроницаемая, душная темнота, заливала с головой, поднималась все выше, выше…

– Не довезем… – далекие-далекие, нереальные голоса шебуршили в ушах, как мыши на даче под полом. – Непонятно, почему он еще живой, давно уже паралич сердечной мышцы должен…

– Живой – довезем! – яростно, как ругательство, рявкнул второй голос. – Слышь, парень, ты только держись! Ты держишься, вот и продолжай, хотя никто тут не понимает, как ты держишься, но и плевать – главное, не сдавайся! Противоядие уже едет, и ты едешь, в больнице встретитесь…

– Уходит он, а не едет, – проворчал первый голос. – Пульс падает, дыхание…

– Кислород! – заорал яростный. – Сердце стимулируйте!