Повелительница снов

Да и страшно мне порою,

Что две узкоглазых рожи

Всюду шастают за мною".

Дальше она хотела бы написать о своих сложных ощущениях, вызванных внезапным появлением в ее жизни двух призраков мужского рода самой дикой наружности, но они ей просто не дали этого сделать. Когда она в задумчивости грызла пластмассовую ручку, проверяя рифмы, за ее спиной раздался громкий смех - один из призраков покатился с хохоту, тыча пальцем в ее писанину, а вот второй сочувственно и внимательно поглядел ей прямо в глаза. Когда же они появились возле нее? Ночью она иногда просыпалась от их тихого гортанного пения и долго слушала длинные баллады на чужом языке. Хуже всего, что она их прекрасно понимала, гораздо лучше, чем ребят из своего нового класса. При этом она совершенно не могла понять то, что было написано в Уставе комсомола, слова у нее никак не наполнялись смыслом, она даже не смогла запомнить и определить задачи этой организации. На молодость списать это было нельзя, Варя знала, что и в старости она никогда не сможет так гладко шпарить про политику, как освобожденный секретарь их комитета комсомола. На собраниях ее старались ни о чем таком не спрашивать, загруженная математикой девочка как-то брякнула в классе, что комсомол им всем, конечно, нужен, как кованая узда коням, чтобы, в случае чего, губы до ушей растянуть. Но исподволь ее стали усиленно готовить к вступлению в ряды ВЛКСМ, потому что ей, как никому, очень была нужна кованая узда.

А вот песням призраков про то, как жены побежденного императора, взяв в руки детей, бросаются с корабля в бурный поток, исполняемым на черт знает каком языке, она иногда даже была готова подтянуть. Два воина, шедшие за ней днем и ночью молчаливой невидимой свитой, не то, чтобы мешали ей, без них она бы уже и не смогла, но не с программой партии, а с ними теперь приходилось сверять свои мысли и поступки, и даже слова, произносимые вслух. Иногда, Варьке так надо было бы промолчать, ей это уже хорошо разъяснили шефы-комсомольцы. Но, зная, что за ее спиной понимающе усмехнется узкоглазый воин с длинными черными волосами, она, сжав зубы, кидалась в бой. Почему-то этим двум она постоянно должна была доказывать свое право на то, чтобы они покорно следовали за ней повсюду.

Даже математику, в душе Варька отдавала себе в этом отчет, она прилежно учила не столько для своего светлого будущего, в котором именно за математику дают хлеб с маслом, как ее ежедневно уверял папа, а чтобы поразить своей необыкновенной ученостью желтолицых. Особенно того, который был, по ее понятиям, старшим. Он после каждой задачи по геометрии восхищенно кланялся ей в пояс. Хотя она вроде бы смутно помнила, что и на хор в седьмом классе они вроде бы за ней уже ходили, но вот раньше... Где же они были раньше? О таких вещах Леньке не напишешь, да и сказать-то было некому. Что же ей делать с тоскующим непонятно по чему Ленькой и этими, взявшимися неизвестно откуда, чужими мужиками? Потом она все же взяла себя в руки и ответила Леньке большим добрым письмом, в котором объяснила свое молчание чрезвычайной загруженностью учебой. Бедный Ленька! От него полетели одно за другим несуразные короткие письма, в которых он все сожалел, что писать ему не о чем. А ей тогда о чем? Но Варвара все же нашлась, она решила использовать эту переписку, чтобы со спокойной душой отсылать Леньке свои настоящие сочинения по литературе, которые нельзя было сдавать учительнице, а дома было держать опасно из-за мамы, желавшей дочери только добра.

А ОНИ НЕ ПРОСТО ДУРАКИ, ОНИ ОПАСНЫЕ ДУРАКИ...

Самыми неприятными, пожалуй, были для Вари уроки военной подготовки, где детям рассказывали о новых способах уничтожения людей. В переменку после гражданской обороны она бегала в туалет, протирала виски холодной водой и дыхательными упражнениями пыталась остановить подкатывающую рвоту. До чего же додумались теперь люди! До чего они дошли в своем диком страхе, алчности, ненависти. В прежние времена при убийстве старались не затрагивать чужой души. Правда, существовал обычай сжигать заживо самых ненавистных врагов, как в Европе жгли колдунов и ведьм, но при этом под ноги жертве всегда клали сырые ветви, чтобы она могла задохнуться.