Повенчанный честью (Записки и размышления о генерале А.М. Каледине)

– Но знай, – они и сами не заметили, как перешли на ты, – мне так светло и так спокойно на душе – никогда не было. Разве – только в детстве, с мамой. Спасибо Вам, – вновь вернулась она к преодолённому, – за такой дивный день. Настоящий праздник вы мне учинили. Я сердечно Вам благодарна и сердечно признательна, с… отцом Вашим.

И сама не поняла, как это случилось, неожиданно даже для себя самой, но поддавшись внутреннему душевному порыву, поцеловала его, чуть коснувшись губами, в щеку.

Алексей онемел. Его сердце просто заходилось от ликования. Он взял руку Марии и надолго приник к её руке.

– Машенька…

Она наложила на его губы свою душистую ладонь и тихонько покачала головой:

«Молчи, не говори ничего, молчи. Неужели ты не понимаешь, как мне хорошо с тобой, как ты мне дорог…».

А с её губ едва не сорвалось:

«Я всем сердцем полюбила тебя. Как я люблю тебя. Неужели так бывает? А если мы ошибаемся? А если это просто – лето, красота, синь небес и мы просто с тобой… у нас просто закружилась голова?»

А его взор, тоже без единого слова, вторил ей:

«Нет, хорошая моя, мы не ошибаемся. Это любовь наша пришла. Мы её оба ждали. И она пришла к нам. Я верю, я знаю, что это – настоящее. Так бывает единственный раз в жизни. Но и на всю жизнь – тоже единственный раз».

И они, уже ничего не таясь, устремились друг к другу и слились в первом в жизни, горячем и целомудренном поцелуе.

Казалось, земля поплыла у них обоих под ногами, и мир, такой огромный и такой светлый, окружил их и растворил в себе, понёс на своих волнах к неведомому досель счастью.

– Мария, Машенька, родная моя! Мы сейчас же всё скажет отцу. А завтра – я верхи, к твоим родителям, просить у них твоей руки.

Мария от счастья даже качнулась. Алексей подхватил её в свои объятья и заглянул в её дивные глаза:

– Милый мой! Не надо, не торопись. Ты знай только, что отныне – я только твоя. Но… твоё поспешное решение – не выставляет ли оно нас в дурном свете? Мы ведь и знаем друг друга лишь несколько часов, а уже такое решение? Как это будет выглядеть со стороны? Что подумают о нас наши родители?

Что мы с тобой так легкомысленны, так ветрены?

Я буду ждать тебя, родной мой. И в твой первый отпуск – мы так и поступим, как ты решил. Хорошо?

Алексей посуровел:

– Маша! Я отвечаю за свои слова. Вернее, за своё чувство. И не водилось в роду Калединых вертопрахов. Мы все – однолюбы. Раз и на всю жизнь даём обет на верность и на судьбу. Поэтому, ты мне верь. Ты мне только верь, родная моя. Мне кажется, что вся жизнь моя и была дорогой к тебе. Я, не зная тебя, тысячу раз грезил именно тобой. Не о такой, послушай, а именно тобой.

Ты мне дана Господом. И я молю его лишь об одном, чтобы Он всегда хранил наше чувство, нашу любовь, единственная моя…

И он уже властно и требовательно обнял её за плечи и надолго приник к ярким и теперь – таким податливым и таким желанным губам.

И она не противилась. А только доверчиво, всем телом, прильнула к нему, как к своей судьбе, своему счастью – уже на всю жизнь.

И как только они появились в доме, Каледин-старший всё понял и без слов.

Но Алексей, не был бы он сыном своего отца, взял Марию за руку и подошёл к нему:

– Папа, родной мой, не почти это за легкомыслие, но я всем сердцем люблю эту девушку. Это сам Господь мне её послал. И здесь не важно, сколько мы друг друга знаем, важно то, что мы принадлежим друг другу и не сможем быть друг без друга.

– Благословите нас, дорогой отец!

Каледин-старший даже не удивился. Он понимал сына и знал, что такое сокровище, как Мария, даруется на самом деле только волей Господа.

Он подошёл к молодым, сияющим от счастья и смущения детям, и просто, словно к этому готовился уже давно, сказал:

– Слава Богу! Слава Богу, что послал ты мне, Господи, такое счастье. Я – что ж, дети дорогие, как вы обрешили, так и будет. Благословляю ваш союз и прошу у Господа для вас покровительства и защиты.

И тут же, уже твёрдо:

– Но людей смешить вам не надо. Мои дорогие. Пусть всё будет по-людски, основательно и красиво. Алёшке через две недели на службу. А придёт в первый же отпуск, всё и справим. Красиво, и по чину и заслугам. На весь Дон свадьбу справим.

А я – завтра же соберусь и поеду с дедуней Степаном к твоим родителям. Голубка моя, и всё им обскажу. И будем готовиться, дочка, к свадьбе. А отпуск – он скоро выйдет, я знаю. И вы пообвыкнетесь, да и Мария свою учёбу завершит. Так и будет всё ладом.

И он, по праву отца, уже не дожидаясь их реакции, снял со стены старинную икону, подошёл к ним:

– За мать, дочка, тебя благословляю. Она, под этой иконой, со мной под венец шла. Благословляю вас, родные мои. На всю жизнь благословляю. Дай Бог, чтобы она была у вас долгой и счастливой.

И он, расчувствовавшись, даже прослезился.

Крепко обнял Марию, троекратно поцеловал её, затем – осенил, троекратно, крестным знаменем

То же самое повторил с родным сыном своим.

И вдруг, заплакав, обнял их обоих, рывком, за плечи, да так и застыл надолго.

Но быстро справился с собой, и уже твёрдо и властно произнёс: