Повенчанный честью (Записки и размышления о генерале А.М. Каледине)

Легко, несмотря на лета, поднялся в седло, чуть коснувшись коленом руки статного вахмистра, который был при нём за ординарца и держал холёного коня под уздцы, повернулся в седле к Каледину, и – не по чину – торжественно и подчёркнуто аккуратно, отдал ему честь:

– Спасибо, молодец! Десять лет жизни ты мне добавил. И попомни меня – армии будешь водить. Все зачатки у тебя для этого есть. Если, – и он обвёл своим взглядом всех присутствующих, – они тебя в своих объятиях не удушат. А ты не робей, и всех одолеешь. Бывай здоров, казак!

И с места пустил своего коня в намёт. За ним – рынулся, первым, его вахмистр, а затем – и все чины штаба.

Троекуров грузно прошёлся по кругу, вглядываясь в лица офицеров, остановился подле Кошелева, и только и нашёлся, что сказал:

– Э-э-э, Вы, это, полковник, извещайте начальника дивизии о Ваших затеях. В уставах это – э-э… не прописано. И без позволения – превращать эскадрон в скоморохов – э… некрасиво.

И тяжело затопал к роскошному экипажу, на мягком ходу. Долго усаживался, рессоры при этом скрипели под его тучным телом, словно просили о пощаде. Ткнул урядника, сидевшего на козлах, концом ножен шашки, и закрыл глаза.

Кошелев приложил руку к козырьку фуражки и постоял так минуту, наблюдая за удаляющимся экипажем начальника дивизии.

После этого ничего говорить не стал. Лишь крепко пожал руку Каледину и односложно, уже с седла, бросил:

– Разбор учений проведём в штабе. Завтра. В десять часов утра. Сейчас – людям отдыхать, всем, кто участвовал в учениях.

Честь имею!

Перемены в жизни Каледина стали чувствоваться сразу. Молодые офицеры ещё в большей мере потянулись к нему. Долгими вечерами, до хрипоты, спорили у него в комнате, где появилась доска, на которой он, с товарищами, чертил всевозможныё схемы и делал расчёты.

И когда поздно ночью, все измазанные мелом, но счастливые и вдохновенные, расходились по своим квартирам, он был на седьмом небе.

Но были и такие, и очень горько, что среди них верховодил Царевский, кто отшатнулся от Каледина, и просиживал в офицерском собрании за опустошёнными бутылками и графинчиками, всё злословили в адрес молодого сотника:

– Учитель выискался! Хочешь ты этого – ползай сам на брюхе, устаивай маскарад, но нас – не неволь. Мы, офицеры, и отродясь такого не было, чтобы на пузе елозить. Выскочка! И норовит впереди всех бежать. Выслужиться хочет.

Но всё же многие из участников этих посиделок понимали, что зря они обижают Каледина злым словом. Всего он добивался своим трудом. Всё постигал сам, возился с каждым казаком, обучал его мастерству ведения боя.

И ряды сторонников Царевского стали стремительно таять. Всё меньше и меньше собутыльников подсаживалось к нему за стол.

Скоро маленькая комнатка Каледина уже не могла вместить всех желающих участвовать в вечерних посиделках, как их обиходно называли.

И тогда он испросил позволения у Кошелева собирать свой кружок в офицерском собрании.

Тот позволил и нередко сам садился в стороне и прислушивался к жарким спорам молодых офицеров.

Не морализируя, за весь вечер бросал лишь две-три фразы, но они всегда оказывались ключом к разрешению сложной задачи.

И молодёжь, часто даже не замечая его, увлечённо дискутировала дальше.

В один из дней именно в офицерском собрании и произошла безобразная сцена, которая потрясла весь полк.

В кружке Каледина в этот вечер рассматривали вопросы действий эскадрона в тылу противника.

Предложений было много. И Каледин, как всегда, приготовил для друзей неожиданное предложение – эскадрон, при преодолении линии фронта, должен воспользоваться трофейной формой, а она будет, непременно, в ходе боёв, знанием языка врага офицерами, и действовать под видом подразделения противника.

Ни в какие боевые столкновения с регулярными частями не вступать, а наносить урон штабам, пунктам управления, тыловым базам снабжения и арсеналам, железнодорожным станциям, и тут же уходить от преследования противника вглубь территории, им занятой.

Таким образом, даже малочисленное подразделение может причинить существенный урон значимым формированиям врага, дезорганизовать их деятельность.

Буквально накануне завершения выступления Каледина в зале офицерского собрания появился изрядно выпивший Царевский. Его сопровождал опустившийся и остановившийся лишь на чине сотника Жиленко.

Малорос, огромного роста, от неумеренного потребления спиртного был всегда багрово-красным.

Маленькие глазки его всегда светились злостью и жёлчью. Он считал себя незаслуженно обойдённым по службе и свою злость вымещал на нижних чинах. Лишь в его взводе, тайком, процветали зуботычины и унижения, особенно, молодых казаков.

Его взвод, во всём, был в полку на последнем месте и Кошелев, как командир полка, поставил вопрос ребром – или Жиленко выправляет положение дел, или ему придётся оставить полк.

И сегодня Жиленко, вдохновляемый Царевским, искал повод выместить своё зло на ком угодно, а увидев Каледина, мальчишку, в двадцать лет, в равном с ним чине, а как его слушают и доверили даже эскадрон во временное командование – прямо зашёлся от ярости.