Поверь. Я люблю тебя

Авторитаризм – самый очевидный прием игры во власть. Родитель проявляет себя авторитарным, даже преследователем, бешеным, унижающим, он может проявлять к ребенку и открытую злобу. Свою власть он подпитывает страхом. Его методы? Телесные наказания, и/или принижение: «Ничего из тебя не выйдет, смотри, твоя сестра преуспела, а ты…», и/или угрозы. Начиная с частой и при этом все-таки токсичной «не будешь работать – останешься на второй год» до куда более устрашающей: «Не будешь работать – окажешься безработным», «Не будешь таким-то – никогда не женишься», «Да что бы с тобой ни случилось, все равно кончишь под мостом…». Ребенок, увы, отчаянно верит своему родителю. И авторитарный родитель подчиняет ребенка себе с помощью страха.

Двойное принуждение тоже очень дестабилизирующая игра во власть. Лаура хорошо описывает эти двойные сигналы, которые не дают ребенку возможности действовать правильно. «Ты часто говорила: „Если будешь просить – ничего не получишь“. А когда тебе напоминали, что когда-то от тебя хотели чего-то, ты возражала: „Но почему же было не попросить?“» А вот какой опыт пережил Жак: «Никогда не угадаешь, как реагировать. Возвращаясь из школы, просовываешь голову в проем двери гостиной, чтобы сказать тебе здрасьте, а ты кричишь, чтобы тебя не беспокоили; а когда мы входим, стараясь не шуметь, – сердишься, что прошли мимо и с тобой не поздоровались». Ребенок дезориентирован, он не знает, как себя вести, чтобы не возбудить родительскую ярость. Двойное принуждение иногда бывает мягче, если вербальный сигнал противоречит сигналу невербальному, бессознательному. Ребенок – словно пленник, ему остается так или иначе раздражать – иногда сознательно, иногда бессознательно – собственного родителя.

Эмоциональный шантаж – еще одна часто используемая многими родителями игра во власть: «А помнишь, с каким удовольствием ты меня обстриг, когда мне так нравилось носить длинные волосы? Это можно и легко было сделать как угодно, но худший способ – выбрать день, когда мамы нет, и любезно поинтересоваться: „Хочешь, чтобы твоей матери было приятно?“ От этого за версту пахло ловушкой, но ясно, что отказаться было невозможно; да, я хочу сделать маме приятное, „ладно, тогда садись вот здесь, сейчас я тебя подстригу“. Сволочь, ты правда сволочь, с этим твоим эмоциональным шантажом. Стриги, стриги себе сколько хочешь, но не впутывай в это мою мать. Ей-то наплевать на мои волосы».

Эмоциональный шантаж может быть явным: «Сделай это, мне будет приятно», «Ты не вежлив», или, если родитель подчеркивает собственную зависимость и изображает жертву: «Ты меня с ума сведешь», «Я жертвую собой ради тебя» или «Я так больна», перекладывая ответственность за ситуацию на плечи ребенка и исподволь внушая ему чувство вины. Изображать себя жертвой – тонкая игра, но не менее угрожающая, и тем более извращенная, что ребенок-то и не подозревает, что родитель с ним играет. Как можно винить несчастную жертву?

Еще есть власть папы и мамы-наседки, которые не позволяют своим детям поступать по-своему и брать риск на себя, а все делают за них. И всегда-то они рядом, заставляют избегать трудностей, разглаживают площадь действий перед детьми под тем предлогом, что хотят их защитить, удовлетворяя их потребности и желания еще прежде, чем те их сформулируют, если вообще осознают. Тем самым они контролируют, но не показывают этого. И как же можно таким не доверять – ведь эти родители так милы, так преданны детям!

Власть взрослого над ребенком мешает последнему развиваться как самостоятельная личность. Он остается партнером родителя по игре, подчиненным его нуждам. Детские отношения моделируют наши будущие отношения. Если ребенку случается оказаться проницательным по отношению к своим родителям, если он предпочтет подумать «Опять мама нервничает» вместо «Я грубиян» или «Что за цирк тут устраивает папа» вместо «Я пустышка, ноль без палки», тогда он не позволяет уязвить собственную идентичность, строит свои круги сопротивления[3], не откладывает в сознании последствий. Зато если он не опознает отношения, установленные родителями, как игру во власть, сохраняя идеализированный образ тех, кто произвел его на свет, как будто они в глубине души добрые и любящие в своих помыслах, ему поневоле придется сделать из этого умозаключение о собственной неправоте. И он представляет себя ни на что неспособным, скверным, недостойным.