Поверитель мер и весов

Как выяснилось после вынесения приговора, Ядловкер оставил несколько закладных на трактир. В городке и вообще во всем округе сразу же возник вопрос: к кому временно должны перейти права на приграничный трактир в Швабах? Официально — временно, а в действительности — навсегда. Владение трактиром было делом выгодным, уже давно вызывавшим зависть к Лейбушу Ядловкеру. В этот вечер, не сговариваясь, в трактире собрались пятеро кредиторов по закладным. Все пятеро пришли почти в одно и то же время, и все они были напуганы встречей с другими кредиторами. Самым богатым из них был Каптурак. Он приводил сюда дезертиров, он ими торговал, и только он один точно знал, какие доходы приносят здешние сделки. По ту сторону границы, на русской земле, ему принадлежал точно такой же трактир. Остальные кредиторы — торговец кораллами Пиченик, торговец рыбой Балабан, извозчик Манес и молочник Острозецер — были дилетантами, и все четверо были гораздо глупее маленького Каптурака. За столом также сидела госпожа Ойфемия Никич, она тоже имела отношение к закладным. Во время переговоров все пятеро хоть и не смотрели на нее, но знали, что она здесь и ко всему прислушивается. Все эти кредиторы ей не нравились: ни слишком тощий Пиченик, ни слишком толстый Балабан, ни нахальный извозчик Манес, ни рябой, с редкой козлиной бородкой, Острозецер. Больше других Ойфемии нравился крохотный Каптурак. Был он и мал, и уродлив, однако поизворотливее и побогаче всех остальных. Рядом с ним она и села. Чокаясь стаканами, они пили за здоровье осужденного Ядловкера.

В этот момент послышался звук приближающейся повозки, и, тотчас сообразив, что это повозка поверителя стандартов, Ойфемия встала. Ее тянуло к нему, он на самом деле ей нравился. Но и деньги, и чувство защищенности, и трактир, и закрепленный за ней магазин — все это ей нравилось тоже. А еще — бедный, отбывающий каторгу Ядловкер. Но Ядловкер — лишь в воспоминаниях о их лучших часах. Ибо у нее, как у множества пустых людей, был благодарный нрав. Вспоминая, она становилась меланхоличной и сердечной. Итак, услышав повозку поверителя стандартов, Ойфемия вскочила.

Он вошел, большой и статный. При этом все остальные как бы стерлись, исчезли. Его пушистые, светлые, прямо-таки богатырские усы сияли сильнее трех керосиновых ламп, стоявших в центре комнаты. Все пятеро кредиторов при его появлении тоже встали. Едва с ними поздоровавшись, он сел. Сел, сознавая свою власть, сел так, будто за ним неуверенно, но достоверно, как всегда с обнаженным штыком, в сверкающей остроконечной каске стоял жандармский вахмистр Слама.

Разговор угас. Вскоре, точно побитые собаки, кредиторы ушли.

21

Надо иметь в виду, что швабский приграничный трактир был трактиром необычным. Его опекало само государство. Судя по всему, государству было важно знать, сколько и какие дезертиры ежедневно прибывают из России. Одним прекрасным днем государство беспокоится об одном, назавтра — о другом. Оно беспокоится даже о товаре госпожи Чачкес, о гирях Балабана, об обязанных посещать школу детях Пиченика. Оно беспокоится о прививках, о налогах, о свадьбах и разводах, о завещаниях и наследствах, о контрабандистах и фальшивомонетчиках. Так почему же ему не беспокоиться о трактире Ядловкера, в который сбегаются все дезертиры? Бдительно следя за приграничным трактиром, окружное управление преследовало политические интересы. Во имя этого оно и обратилось в златоградский муниципалитет, который и назначил временным управляющим приграничного трактира поверителя стандартов Айбеншюца.

Вследствие этого Айбеншюц ощутил одновременно большую радость и сильное смятение. Он радовался и не знал чему. Он боялся и не знал, чего боится. Получив официальную бумагу с надписью «строго конфиденциально», в которой муниципалитет по распоряжению государственного политического ведомства просил его «в период отсутствия хозяина трактира и бакалейного магазина Лейбуша Ядловкера взять на себя надзор за экономическими и прочими операциями», он подумал, что его в одночасье коснулось и счастье, и несчастье. Он ощущал себя человеком, которому снится, что он стоит в огромном вольном поле и его обдувают сразу два ветра — северный и южный. Что в лицо ему одновременно и настойчиво дышат горечь страданий и сладость наслаждений.