Поверитель мер и весов

Вечером того дня, когда он узнал об этом, в трактире после долгого отсутствия снова появился Каптурак. Как обычно, подобострастно поклонившись, он подсел к столу, за которым уже сидели Айбеншюц, Самешкин, Ойфемия и новый вахмистр Пиотрак. Все они сыграли в торок. Каптурак проиграл, но тем не менее остался в чрезвычайно веселом настроении. Было только непонятно почему. Помимо обычно принятых во время игры в торок дурных словечек и бессмысленных выражений, он употреблял новые, только что приобретенные, еще более бессмысленные, как например, «свинский ветер», или «я теряю подтяжки», или вообще «дерьмо — это золото», ну и много подобного. Между тем, продолжая игру и напряженно обдумывая следующий ход, он с типичной для игрока рассеянной интонацией, в точности как он изрекал свои нелепые афоризмы, сказал:

— Господин поверитель, ну, вы добились своего? Теперь ваш враг мертв.

— Какой враг? — спросил Айбеншюц.

— Ядловкер! — кладя на стол карту, сказал Каптурак и продолжал: — Он был среди осужденных, болевших холерой. Там он заразился и теперь гниет в земле, кормит червей.

— Это неправда, — побледнев, сказала Ойфемия.

— Да, это так! — сказал Айбеншюц. — Я получил официальное извещение.

Ойфемия молча вышла из-за стола и поднялась наверх. Ей надо было выплакаться.

Только один Самешкин, положив карты, сказал, что больше играть не будет. Рыжий Пиотрак тоже отложил карты. Один Каптурак делал вид, что играет сам с собой, но потом, будто приняв неожиданное решение, остановился и, глядя на поверителя стандартов, произнес:

— Стало быть, мы, шестеро, теперь наследуем этот трактир.

За столом стало так тихо, что добрый Самешкин не смог этого выдержать и, встав, подошел к игральному автомату возле буфета и вбросил в него три пфеннига. Тут же зазвучал Ракоци-марш в потрясающем исполнении грохочущих медных духовых инструментов. Посреди этого шума Каптурак обратился к жандарму:

— Знаете, с тех пор как вы здесь работаете, наш поверитель стандартов стал больно строгим. Его проклинают все торговцы. Трое из них благодаря ему уже лишились своих лицензий.

— Я исполняю свой долг, — сказал Айбеншюц.

В это время он думал об Ойфемии, о старом, каким он был раньше, Айбеншюце и о своей умершей жене. Но особенно об Ойфемии, да, особенно о ней и о том, что в этом гиблом месте он уже стал гиблым человеком.

— Вы не всегда выполняете свой долг, — тихо сказал Каптурак.

Но в этот самый момент музыка замолчала, и поэтому его слова прозвучали очень громко.

— Как же тогда объяснить, что один известный магазин вы никогда не проверяете? — продолжал Каптурак. — Вы знаете, о чем я!

Айбеншюц хорошо знал, что имеет в виду Каптук, но он спросил:

— Какой же?

— Магазин Зингера!

— Где находится этот Зингер? — спросил жандарм Пиотрак.

— В Златограде, в центре Златограда, — ответил Каптурак, — рядом с рыбной лавкой Шайеса, у которого вы две недели назад отобрали лицензию!

Жандарм вопросительно, с недоверием посмотрел на Айбеншюца.

— Мы завтра проверим! — сказал поверитель стандартов, внезапно сильно испугавшись и Каптурака, и жандарма.

Ему было необходимо выпить.

— Завтра же проверим! — повторил он.

Каптурак беззвучно усмехнулся. Его тонкие губы обнажили всего четыре желтых зуба, два сверху и два снизу. Он будто жевал ими свою собственную усмешку.

Поверитель стандартов и вправду еще ни разу не проверял магазин Зингера. И он, несомненно, был единственным в округе. Вопреки своей честности и добросовестности Айбеншюц умышленно не беспокоил Зингера.

К слову сказать, это была такая убогая лавчонка, что она отличалась даже от самых бедных магазинов этого района. На ней и вывески-то не было, а была обычная черная доска, на которой госпожа Блюма Зингер почти каждый день, а особенно когда шел дождь и надпись было не прочесть, заново писала мелом их фамилию. Это был крошечный домик, состоявший из одной комнаты и кухни, которая одновременно была и магазином. На махонькой площадке перед входом располагалась среднего размера навозная куча, а рядом с ней стояла деревянная будка. Это был туалет семьи Зингер. Неподалеку от него была покрытая сейчас толстым слоем льда и снега куча мусора, на которой в редкие, свободные от занятий часы играли оба сынишки Зингера. Детям необходимо было учиться. По меньшей мере, один из них должен будет когда-нибудь перенять наследство своего отца Менделя Зингера.

Боже упаси, это не было какое-нибудь вещественное наследство! Это был лишь зов ученого и праведника.

В расположенной за кухней-магазином комнате, между двумя примыкающими к стенам кроватями и лежащими на полу набитыми соломой мешками для детей, денно и нощно учился Мендель Зингер. Никогда и ничем не был озабочен этот человек, кроме как святыми, набожными словами. У него было много учеников. Дважды в неделю, по понедельникам и четвергам, он постился, а в остальные дни питался только супом, который хлебал деревянной ложкой из деревянной миски. И только в пятницу вечером ел форель в соусе с хреном.