Повернуть время вспять

Уинтер слышала, как Пирс пробормотала «привет» и, перепрыгивая через ступеньки, быстро подошла к двери. На ней были джинсы, кожаная куртка и рубашка от медицинской формы. Даже при тусклом освещении на крыльце Уинтер разглядела темные круги у нее под глазами. Когда Пирс замерла на пороге и вопросительно посмотрела на нее, Уинтер закинула руки ей на плечи и прижалась к ее губам. У Пирс вырвался дрожащий стон. Она покрепче прижала к себе Уинтер. Их поцелуй был проникнут и тоской, и желанием. По тому, как Пирс гладила ее спину, Уинтер почувствовала печаль и неуверенность – словно Пирс была не до конца уверена, что она, Уинтер, из плоти и крови.

– Все хорошо.

– Разве? – спросила Пирс резким голосом, выдававшим усталость и замешательство. Она прижалась лбом ко лбу Уинтер и закрыла глаза. – Я уже не знаю, так ли это.

– Тогда пойдем в дом и выясним, – Уинтер взяла Пирс за руку и сжала ее холодные негнущиеся пальцы своей теплой ладонью. – Ты что-нибудь ела?

– Только завтракала.

– Как насчет супа и бутерброда?

– Я правда не голодна. Где дети?

– Они уже в кроватях, а тебе нужно поесть, – Уинтер закрыла разделявшую их входную дверь и взяла Пирс за куртку. Ее тревожило, что Пирс выглядела дезориентированной, а потом Уинтер увидела в ней то, что другие часто видели в ней самой, – смертельную усталость. – Раздевайся.

Пирс сбросила тяжелую кожаную куртку и подвигала плечами. В доме Уинтер было тепло и хорошо. Впервые за всю неделю напряжение, засевшее в плечах и спине Пирс, стало ее отпускать. Она снова взяла Уинтер за руку, нуждаясь в этом контакте, и опасаясь, что в следующую секунду Уинтер может исчезнуть. Эта неделя показалась ей вечностью. Пирс и сейчас не до конца понимала, как она очутилась в незнакомом городе, в незнакомой больнице, почему ее окружали незнакомые люди. Она не могла уснуть в непривычной кровати.

А еще Пирс мучила тоска по Уинтер. Единственное, что ей оставалось, – это забыться в работе. Поэтому Пирс каждый вечер торчала в отделении «скорой помощи» в расчете на то, что для нее найдется работенка и одиночество хотя бы на время перестанет ее терзать.

– Я вернусь через минуту, – пообещала Уинтер, подводя Пирс к дивану и внимательно ее рассматривая. Пирс выглядела такой обессиленной и разбитой, что Уинтер хотелось лишь одного – крепко ее обнять. – Хорошо? Я сейчас.

– Ладно, конечно, – Пирс покачала головой и улыбнулась, присаживаясь на край дивана. – Я могу тебе как-то помочь?

Уинтер рассмеялась.

– Там ничего особенного делать не надо, я справлюсь, – она наклонилась и поцеловала Пирс. – Боже мой, как я рада тебя видеть!

Не успела Уинтер выпрямиться, как Пирс обхватила ее за талию и усадила к себе на колени. Уинтер положила ноги на диван и обняла ее за шею. Пирс уткнулась в плечо Уинтер.

– Что такое, солнышко? – шепотом спросила Уинтер, поглаживая Пирс по шее. Она поцеловала Пирс лоб. – Что случилось?

– Мне кажется, я больше не могу, – Пирс подняла голову, в ее темных глазах отражалось бесконечное страдание. – Я совсем запуталась, мне так плохо. Я не хочу туда возвращаться.

У Уинтер перехватило дыхание. Она нежно погладила Пирс по щеке.

– Ты очень устала. Ты спала на этой неделе?

– Иногда. Немного. Я не помню.

– Ты говорила с отцом?

У Пирс вырвался горький и безнадежный смех.

– Что я ему скажу? Что я не могу все это вынести? Что я не могу с этим справиться? – Пирс закрыла глаза и прижалась щекой к плечу Уинтер. – Знаешь, какую фразу он повторяет мне с самого детства?

– Какую, моя радость?

– Бог ненавидит трусов.

Это выражение Уинтер было знакомо. Еще одна мантра, ходившая среди хирургов, которая помогала укрепить уверенность в себе перед лицом неопределенности. Для взрослого человека в критический момент она могла сработать, но для ребенка это было чересчур.

– Ты самая храбрая из всех, кого я знаю.

– Нет, это ты самая смелая, ведь ты смогла выступить против него.

– Пирс…

– Да, ты действительно это сделала, – Пирс наклонила голову набок и открыла глаза. Она провела пальцами по губам Уинтер. – Знаешь, о чем я думала всю эту неделю?

– О чем же? – спросила Уинтер низким и хриплым голосом. Кровь забурлила в ее венах под напором желания.

– О том, какая ты на вкус, – Пирс медленно провела языком по ее подбородку и вниз по шее. Уинтер резко вдохнула. – О том, как сладко тебя ласкать, – Пирс слегка прикусила нежную кожу повыше ключицы Уинтер и пососала это место. У Уинтер вырвался вскрик. – О том, как ты дрожишь, когда кончаешь, – Пирс вытащила блузку Уинтер из джинсов и запустила под нее руки. Она провела пальцами по позвоночнику Уинтер, положила ладони ей на лопатки и стала ее целовать. Поначалу нежный, этот поцелуй вскоре стал глубоким, ненасытным. Пирс хотелось как можно глубже проникнуть в Уинтер, чтобы заполнить пустоту в собственной душе. Но тут Уинтер вскрикнула и со стоном отстранилась. Пирс застыла на месте.

– Господи, я сделала тебе больно? – спросила она.

– Нет, малыш, нет.

– Я не соображаю, что делаю.