Поверженные буквалисты. Из истории художественного перевода в СССР в 1920–1960-е годы

Но, замечательно: ни один из приведенных Кашкиным примеров не является архаизмом! «Возрастал» – в словаре Ушакова это слово означено как «книжное», а не как «устарелое». «Рудомет»? Там же <, где> слово «руда» в значении «кровь», обозначено как «старинное», но не «устарелое». Вдобавок, это точный термин, и современного эквивалента ему нет; ведь не «кровопускатель» же! «Скудель» не архаизм, а славянизм, означает «глина». В оригинале здесь типично библейское словосочетание: mans clay – «людская глина» (VI, 20); здесь необходимо было «библеизировать». То же буквально со славянским выражением «криле голубине», т. е. «голубиные крылья»; в оригинале цитата из псалмов Давида: Oh! that I have a doves pinions[104] (X, 6). «Шестоднев» – точный историко-литературный термин, известный всякому, кто читал о древнерусской и, в этой связи, о византийской литературе: «шестодневами» назывались трактаты о «шести днях творения». В оригинале стоит здесь old text, – «старый текст», т. е. «ветхий завет». – А вот подлинную мою ошибку здесь: начертание «шестоднёв» вместо «шестоднев», да еще на рифме, где иначе не произнесешь, Кашкин, кандидат филологических наук, не заметил!

Здесь неплохо напомнить Кашкину, что в «Онегине» мы встречаем немало архаизмов чистой воды: брег, ветрило, вечор, витийство, вихорь, влас, град, денница, драгой, заутра, измлада, ланита, мание, наперсница, отроковица, пеня, подблюдный, почечуй и десятки других, – а наряду с этим немало вульгаризмов и прозаизмов: завсегда, зюзя, кошурка (да еще милый «сердцу д е в», что Кашкин назвал бы маседуаном из вульгарных и напыщенных слов), пакостный, припрыжка, фертик, прейскурант, представительница и пр., и пр.[105]

Таким образом и здесь, как и в вопросе об иностранных словах, Кашкин бьет мимо цели, о чем прекрасно знает. Но ведь его задача – запорошить читателю глаза.

Далее у Кашкина читаем:

А наряду со всем этим любование доморощенной [? – Г. Ш.] «блатной музыкой». Характерный пример такого воровского жаргона: [приводится полностью перевод XI, 19].

Во первых, почему любование? Почему? В оригинале эта строфа (XI, 19) изобилует словами воровского жаргона: ken, spellken, flat, toby-spice, lark, blowing, swell, nutty, knowing, – и каждое из этих слов объяснено в подстрочных примечаниях к английскому тексту, с пояснением, что это воровские слова. Что же делать переводчику? Заменить их «светскими» словами, чтобы Байрон мог быть впущен с этою строфою в мещанскую гостиную? Такой «стерилизацией» пусть занимаются Козловы и Кашкины. Я предпочитаю грубиянствовать вместе с Байроном.

Итак, при чем же здесь «любование»? Строфа X, 41 воспроизводит медицинский рецепт, строфы XV, 67, 68 и другие перечисляют кушанья парадного обеда. Значит ли, что, переводя точно эти строфы, я «любуюсь» архаической фармацией и французской кухней?

Затем, почему «доморощенной»? Что за непристойная – в данном контексте – формула? Я не занимаюсь ни сочинением блатных слов, ни сочинением блатных статей. Все примененные мною слова имеются в специальном словаре, изданном в 1927 г. Московским уголовным розыском, с которым следовало бы познакомиться Кашкину. Некоторые из этих слов имеются в известном стихотворении И. Сельвинского: «Вышел на арапа. Канает буржуй…» Напомню, что и Пушкин, очевидно, любуется в «Годунове» руганью Маржерета (по французски): «рвань», «сволочь», «этот дьявол порос щетиной под хвостом» (по французски грубее) и пр., – а в письме к Вяземскому от 7/XI 1825 упоминает об этом без всякого раскаяния!

Таким образом и здесь Кашкин, умалчивая, конечно, об оригинале, орудует в отношении моего перевода вполне доморощенной клеветой.

Пойдем дальше. Кашкин утверждает:

Чуть не в каждой строфе перевода – насилие над лексикой и грамматическим строем русской речи (237,2,3).

Грандиозный взлет «фантазии», скажем мягко… Чуть не в каждой строфе (из 2.000 строф!). И ни одного примера в подтверждение!

Читаем дальше:

Здесь засорение языка обветшавшей символистской лексикой и гурманское пристрастие к дешевой экзотике, и блатные слова, и неуместные в данном контексте неологизмы (237, 2, 6)

Символистская лексика – где она? Ни одного примера! Дешевой экзотикой оказывается воспроизведение реалий! Блатные слова, как мы видели, принадлежат Байрону! Неологизмы, неуместные в данном контексте, – где хоть один образец такого контекста с таким неологизмом? Это уже не критика, а припадок эхолалии.

Идем дальше: