Поверженные буквалисты

Там на четверке колесят.
Фыряет – знать то прокурат,
А трутень фофанит с запят,
И тих – нишкни! хотя щипни…?

(Литературное наследство, 4–6, стр. 639).

Нет, фофанить я предоставляю Кашкину (и, конечно, «с запят»). Сам же, когда нужно, буду пользоваться иностранными словами, вошедшими в словарь русского образованного человека.

Слова эти «малоизвестны»? Неверно! Грамотному читателю большинство их, несомненно, известно. «Фибула»? Любой школьник, прочитавший в курсе древней истории главку о «реалиях», должен это слово знать. В словаре Брокгауза (70-й полутом, 642, второй столбец) читаем: «Каждая эпоха оставила на фибулах отпечаток своих эстетических понятий, своего технического совершенства, своего культа, вследствие чего фибулы имеют громадное значение для хронологии». «Бравура»? Всякий, кто сколько нибудь ориентирован в музыке, знает этот термин, – упрощение от aria di bravura, а неориентированный легко догадается о значении, ибо прилагательное «бравурный» общеизвестно. «Максимы»? Вполне общеизвестное слово. Есть книга «Максимы Эпиктета», «Максимы и мысли» принца де Линя, то же – Шамфора, «Максимы и афоризмы», кажется, Шопенгауэра. Кандидату филологических наук Кашкину стыдно пугаться этого слова. «Цитатор» – об этом я и говорить не хочу: разве Кашкин не знает, что он сам – цитатор (только неловкий)? «Кланы кордебалетных нимф»? Какое же из этих слов Кашкину неизвестно? «Бомбазин»? Точное название ткани, как «плюш», «крепдешин», «габардин». В оригинале, правда, dimity (I, 12), «канифас». Но, во первых, чем канифас лучше бомбазина? Во вторых, dimity мать Жуана носила по утрам, а в словаре Уэбстера сказано, что именно бомбазин has been much used for mourning garments (чаще употреблялся для утреннего платья)[101]. А в третьих, главное, эта ткань настойчиво называется у Диккенса в «Домби» и других вещах, и русскому читателю должна быть известна. Напомню, что у Гоголя Акакий Акакиевич носил «демикотоновый халат», Иван Никифорович проветривал «казимировые панталоны», в «Тарасе Бульбе» поминаются «оксамиты»; у Достоевского Сонечка кутается в «драдедамовый платок»… Какой – по Кашкину – маседуан!.. «Скимитар»? Это особый род турецкой сабли; как «ятаган» – род кинжала, а «тофаик» (в «Гяуре») – род ружья. Читатель не знает этого слова? Но ведь английский читатель тоже его не знает, но Байрон этого не боится[102]. В конце концов, есть словари и есть примечания к тексту. Напомню, что Пушкин и Лермонтов отнюдь не чуждаются локальных терминов в своих восточных поэмах («адехи», «баиран», «сайгак», «чихирь», «ноговицы» и пр.).

А вдобавок нехудо вспомнить, что в «Онегине» Пушкина, на который я лексически ориентировался, помимо ходовых иностранных слов, вроде адъютант, академик, мы встречаем (пишу, для упрощения, без кавычек): автомедон, анахорет, атанде, боливар, бостон, брегет, вандикова, васисдас, канапе, квакер, корда, ламуш, ломбер, ноэль, па, роберт (т. е. роббер), рутэ, рюш, торкватов, фараон, фора, фиял, шиболет – и многое другое, не считая почти 200 собственных имен, библейских, мифологических, исторических и т. п.[103] Пушкину повезло, что Кашкин замедлил появлением на свет: живи он на сто лет раньше, – Пушкину влетело бы за «засорение языка».

Дальше у Кашкина читаем:

Почти всё это – шелуха чужих слов, только засоряющая язык (237,1,3).

На фоне общего иноязычия перевода в нем пестрят изысканные архаизмы: «так возрастал Жуан», «рудомет», «криле голубине», «Шестоднёв» (237,1,5).

Архаизмы в значительном количестве встречаются у Байрона, часто неся изобразительную функцию – иронической торжественности, но иногда и «сами по себе». Например, у него встречаются yclept – «рекомый» (XII, 56), nay вместо no – «нет» (IX, 1), apparel вместо garment – «платье» (много раз), whether в значении «один из двух» (тоже не раз) и мн., мн. др. Я считаю нужным не чуждаться архаизмов, когда они есть у автора, вообще (конечно, в умеренных дозах), и воспроизводить их, когда они художественно выразительны.