Поверженный ангел

Мессер Панцано улыбнулся, поцеловал напоследок жену и нарочито громко проговорил:

— Вот ведь голова! Мео, пойди-ка сюда!

Сын Толстяка, который смущенно переминался с ноги на ногу, безуспешно пытаясь придумать подходящий предлог, чтобы отойти и оставить сестру наедине с юношей, услышав, что его зовут, обрадованно откликнулся и чуть не бегом бросился к рыцарю.

Ринальдо проводил его взглядом, потом робко привлек к себе девушку. Она не противилась. Несколько секунд они стояли так, закрыв глаза, будто ожидая, чтобы растаяла та незримая, тонюсенькая, но непреодолимая преграда, до сих пор стоявшая между ними и уцелевшая даже после того, что случилось летом в доме графа. Неожиданно Эрмеллина уткнулась лицом в плечо юноши и так тесно прижалась к нему, что он едва не задохнулся от волнения и счастья. Преграда исчезла. Их ничто больше не разделяло. Они поняли, что с самой первой встречи никогда, ни на людях, ни в разлуке, никогда не существовали порознь. Он наклонился, его губы встретились с ее холодными губами, и все исчезло, растворилось в оглушительном звоне колоколов. А может быть, то были не колокола, а гулкие удары их сердец.

Их пробудил голос Марии, который звал Эрмеллину. Они выпрямились и не сразу поняли, что происходит вокруг.

— Не тревожься, — прошептала Эрмеллина, — все будет хорошо, я знаю.

— И мы обвенчаемся? — так же шепотом спросил Ринальдо.

Эрмеллина опустила ресницы и чуть заметно кивнула головой. Потом вдруг вырвалась и побежала вниз по тропинке. На середине склона она обернулась, махнула рукой и, весело крикнув Марии, чтобы та ее догоняла, побежала дальше.

Фальшивые нищенки давно уже скрылись за лесистым отрогом холма, а мужчины всё не уходили с опушки рощи, глядя на дорогу, изгибавшуюся внизу. Проехало несколько крестьянских повозок, просеменил маленький лохматый ослик, запряженный в огромную скрипучую двуколку. Издали донесся гортанный крик крестьянина, погонявшего своего длинноухого помощника: «Арри! Арри!» И все стихло. Наконец мессер Панцано повернулся и пошел назад, к лошадям. Ринальдо и Сын Толстяка поплелись следом. Предстояло долгое, томительное ожидание.

День понемногу развиднелся. На некоторое время даже брызнуло солнце. Лошади, звеня отпущенными удилами, щипали пожухлую траву. Парень, нанятый в Импрунете, взглянул на небо, достал из-за пазухи темную лепешку и, перекрестившись, собрался было уже откусить от нее, но, взглянув на своих спутников, только отломил маленький кусочек, а остальное протянул Сыну Толстяка. Тут только путники вспомнили, что, собираясь затемно в дорогу, не взяли с собой никакой провизии.

Появляться в селении никак не входило в планы мессера Панцано и его товарищей. В Беллосгуардо мог забрести кто-либо из флорентийцев, узнать изгоев-чомпи и донести приорам. С другой стороны, одна-единственная лепешка никак не могла утолить разыгравшийся на воздухе аппетит пятерых здоровых мужчин. Поэтому, посоветовавшись с друзьями, мессер Панцано решил послать в селение Коппо. Тот прихватил мешок и отправился в путь, пообещав вернуться не позднее чем через час. Однако не прошло и получаса, как он, запыхавшись, прибежал обратно с пустыми руками.

— Что случилось? — хором воскликнули Ринальдо и Сын Толстяка, вскакивая с земли.

— Там… убивают… графа… немца… убивают! — задыхаясь, прокричал Коппо.

— Он бредит, — пожав плечами, сказал мессер Панцано. — Какой граф? Аверардо? Так он сейчас за тридевять земель отсюда…

— Нет, он там, — тыча пальцем в сторону селения, твердил Коппо.

И, сбиваясь, глотая от волнения слова, он принялся рассказывать, как, подойдя к таверне, услышал внутри большой шум, как заглянул в дверь и увидел толпу каких-то людей, наверно переодетых солдат, вооруженных мечами, копьями и огромными алебардами, которые осаждали комнату графа.

— Я его хорошо разглядел, — заключил бывший садовник. — Он был в одной рубашке, в руках держал табурет и ругался по-своему. Я, как узнал его, сразу кинулся к вам…

Рыцарь на минуту задумался. Теперь он уже не сомневался, что Коппо и в самом деле видел в таверне графа Аверардо, который почему-то решил вернуться прежде обещанного срока. Как видно, он приехал в Беллосгуардо поздно вечером и, вполне естественно, остался переночевать в таверне, куда наутро, скорее всего по доносу хозяина таверны, примчались люди Сальвестро Медичи. В пользу этого предположения говорил и вид немца. Застигнутый врасплох, он, как видно, не успел ни одеться, ни взять оружие, а схватил первое, что попалось под руку, — табурет.

— Надо идти выручать графа, — решительно сказал мессер Панцано, затягивая пояс, на котором висел короткий меч.

Таверна располагалась в самом центре селения. Над дверью, украшенной огромными, позеленевшими от времени медными гвоздями, на ржавых петлях висела доска, вырезанная в форме щита, на которой когда-то было начертано название таверны, а теперь не осталось ничего, кроме бесформенных бурых пятен. За дверью царила гробовая тишина.

— Эх, опоздали! — со вздохом пробормотал Ринальдо.