Поверженный ангел

— Я так смотрю, — начал оруженосец. — Вам в город нельзя. Никому из вас. Потому вас тот же час сцапают, это как бог свят. А для них, — он кивнул в сторону женщин, — пожалуй, и риска-то никакого нет. Ее милость донна Мария справедливо сказала: никому и в голову не придет их заподозрить. Нищенки и нищенки. Но одних их все равно отпускать негоже.

— С кем же отпустить? — спросил мессер Панцано.

— Со мной, — ответил Казуккьо. — Меня в городе никто не знает. Оденусь победнее, посошок в руки и побреду следом. Да не просто так. В посошке-то у меня клинок, за поясом — другой, под рубашкой кольчуга. Если, паче чаяния, до крайности дойдет, с двумя, а то и с тремя поборюсь. А они тем временем убегут. Вот как я думаю…

— Спасибо тебе, добрый Казуккьо, — растроганно проговорила Мария.

— Совсем с панталыку сбили, — пробурчал Сын Толстяка. — Не знаешь, что и думать…

— Подумайте о народе, о бедняках, что маются сейчас на чужбине, — раздался негромкий голос Катарины. Неслышно войдя из соседней комнаты, она остановилась у дверей, почти невидимая в полумраке. — Сейчас ваша жизнь принадлежит не вам, — продолжала Катарина. — То, что вы хотите сделать, не храбрость, а безрассудство. Если вы позволите Сальвестро перебить вас поодиночке, кто соберет новые отряды чомпи, кто поведет их на Флоренцию, чтобы отомстить за павших и вернуть родину живым? Видит бог, я люблю и Марию и Эрмеллину. Они мне дороже, чем родные сестры. И все-таки я скажу: идти надо им.

— Ладно! — пристукнув кулаком по столу, сказал мессер Панцано. — Давайте все обсудим.

Глава третья из которой читатель узнает, почему Оттон осквернил королевское знамя

Пасмурным октябрьским утром в роще неподалеку от селения с поэтическим названием Беллосгуардо остановилась небольшая группа всадников, в которых, несмотря на туман и тусклые сумерки осеннего рассвета, читатель без особого труда узнал бы мессера Панцано и его товарищей. Спрыгнув на землю, мужчины помогли спешиться Марии и Эрмеллине и, передав усталых лошадей на попечение Коп-по и нанятого в Импрунете долговязого парня, который, по слухам, знал всю округу как свои пять пальцев, направились к опушке рощи. Она проходила посредине пологого склона холма, у подножия которого, в долине, тесно ютилось бедное селение. Несмотря на свое название, оно не являло собой ничего поэтичного. К тому же там, как видно, не так давно был пожар, потому что ветерок доносил снизу едкий запах гари.

— Ну вот, дальше нам нельзя, — сказал мессер Панцано. — До города меньше мили. А вам надо торопиться, — добавил он, взглянув на Марию. — Лучше войти в город вместе с возами. Вон они уже потянулись.

Все посмотрели в ту сторону, куда указывал рыцарь, и увидели внизу, на серой дороге, туманные очертания крестьянских повозок.

— Я, ваша милость, пожалуй, вперед пойду, — сказал Казуккьо. — Лучше потом у ворот потолкусь.

— Иди, Казуккьо, — проговорил рыцарь, ласково положив руку ему на плечо. — Да хранит тебя господь!

Казуккьо снял плащ и остался в грязном рубище, может быть, даже более грязном и бедном, чем у многих нищих.

— Постой, — сказал вдруг мессер Панцано, — ты хорошо запомнил, где тайник? Повтори-ка, а то не ровен час…

— Как войдешь в Санта Тринита, — ответил оруженосец, — сразу в левый придел. В шестой капелле, за гробницей Дино…[13]

— Верно. Ну, ступай…

Казуккьо снял засаленную шапку, поклонился сперва мессеру Панцано, потом остальным и, постукивая посохом, направился вниз по каменистой тропинке к дороге, огибавшей Беллосгуардо.

— Ну, пора и нам, — сказала Мария.

Она откинула капюшон, сбросила на руки мужа теплый плащ и, словно по волшебству, превратилась в нищенку, немного разбитную и придурковатую, одетую в такие живописные лохмотья, что оставалось только удивляться искусству и фантазии Катарины и Аньолы, смастеривших этот наряд.

— Ну как, похожа? — спросила она, кокетливо повернувшись перед мессером Панцано.

— Будешь юлить — никакая одежда тебе не поможет, — сказал рыцарь. — Вон посмотри на Эрмеллину.

Девушка тоже сняла плащ и осталась в нищенском одеянии. Но в отличие от лохмотьев Марии оно казалось даже опрятным. К тому же держалась она в этом тряпье с таким смиренным достоинством, так естественно, будто и в самом деле никогда не нашивала другой одежды.

— Пора бы прощаться… — ни к кому не обращаясь, проговорил Сын Толстяка.

Мессер Панцано кивнул и вместе с Марией отошел на несколько шагов в сторону.

— Лука, милый мой! — воскликнула Мария, бросаясь на шею к мужу. — Ты не думай, я буду умницей, обещаю тебе. Это я только сейчас немножко дурачилась…

Рыцарь отвечал на поцелуи жены и все порывался (скорее для собственного успокоения, нежели ради пользы дела) дать ей последние наставления насчет того, как вести себя возле церкви.

Неожиданно Мария, отстранившись от мужа, взглянула за куст в ту сторону, где стояла Эрмеллина с братом и Ринальдо, и сердито охнула.

— Вот медведь толстокожий, — пробормотала она, — стоит, будто прирос! Попрощаться людям не даст! Хоть бы ты его позвал.