Поверженный ангел

— Ну нет, я не замолчу, пока не выскажу все, что думаю, — возразил мессер Панцано. Он также встал со своего табурета и стоял перед разъяренными рыцарями, выпрямившись во весь рост, положив руку на эфес шпаги. — Направляясь сюда, в этот дворец, я, видит бог, не помышлял о ссоре. Я ехал, чтобы чем могу помочь своей партии, своему сословию оборониться от наскоков Сальвестро и его приверженцев, которых немало, мессеры, и которые, судя по тому, что я видел на площади, решили взяться за оружие. Направляясь сюда, я надеялся, что мой ратный опыт, мое влияние помогут капитанам Гвельфской партии объединить грандов, разобщенных стремлением к личной выгоде, привыкших командовать и не умеющих повиноваться. И вот я здесь, но что же я увидел? Я увидел, что капитанов, вас, мессеры, меньше всего заботит судьба партии. Вы палец о палец не ударили, чтобы объединить те сотни грандов, которые разбежались отсюда по своим домам и многие из которых, я уверен, уже торопливо собирают золото и драгоценности, готовясь бежать из города. Да, мессеры, не я, а вы предали партию…

Вместо того, — продолжал он, повысив голос, чтобы перекричать возмущенный ропот, прокатившийся по рядам грандов, сидевших по обе стороны стола, — вместо того, чтобы в минуту смертельной опасности подумать о сохранности партии, вы устроили это позорное судилище. Наконец, этот случай с Ринальдо Арсоли. Я не святоша, мессеры, я воин. Немало людей отправил я на тот свет вот этой рукой. Таких же итальянцев, как я сам. Не причинивших мне никакой обиды. Но я убивал их на поле боя, в честном поединке, защищая независимость своей родины. Убивать же, как вы, безоружного, безвинного, из-за угла, ножом! У меня все сжимается внутри, как только я подумаю, что, опоздай я на минуту, и этот ни в чем не повинный юноша, почти мальчик, был бы уже мертв, убитый вашими руками, вашей злой волей. И после этого мне идти с вами дальше? Нет, мессеры, моя рыцарская честь, мое достоинство дворянина восстают против этого. Я беру назад свое согласие принять капитанство, я больше не считаю себя принадлежащим к Гвельфской партии, я ухожу, мессеры. Прощайте.

С этими словами он повернулся и, не оглядываясь, вышел из комнаты.

Казуккьо с лошадьми стоял у боковых дверей. Увидев своего господина, выбежавшего из дворца, от тотчас подвел ему коня и хотел поддержать стремя, но мессер Панцано нетерпеливым жестом отстранил его, вскочил в седло, приказал оруженосцу поспешать следом и, послав коня с места рысью, поскакал к Орсанмикеле. Привыкший за долгие годы беспокойной бивачной жизни к безусловному повиновению, Казуккьо, не теряя времени, с необыкновенным для своего возраста проворством взобрался на свою лошаденку и помчался вслед за рыцарем. У дома графа мессер Панцано спешился, велел Оттону, сбежавшему вниз, ввести лошадей во внутренний двор и поставить в конюшню, а сам, прыгая через три ступеньки, побежал наверх. Граф встретил его в первой комнате и, сделав знак соблюдать тишину, сообщил, что вскоре после его ухода Ринальдо стало совсем худо, началась лихорадка и поднялся такой сильный жар, что бедняга то и дело впадает в беспамятство.

— Придется все же звать врача, — сказал мессер Панцано. — Только вот кого?

— Мошет, сера… о шорт! Запыль его турацкий имя. Ну, тот некотяй, который сотраль з тепя чуть не пять флориноф за какой-то пустякофый фыфих.

— Ах, дорогой граф, я думаю, что это будет последний человек, к которому мы можем обратиться, — проговорил рыцарь и в нескольких словах поведал приятелю обо всем, что произошло с ним во дворце Гвельфской партии.

С необыкновенной для него серьезностью выслушав рассказ рыцаря, немец присвистнул и некоторое время молчал, почесывая кончик носа.

— Снаешь што, мессер Панцано, — сказал он без улыбки, — теперь я не тал пы за тфою шизнь и тфух кфатриноф.

— Ну, если станет известно, что ты прячешь меня в своем доме, то за твою жизнь дадут не больше, — усмехнувшись, заметил рыцарь.

— Плефаль я на них! — крикнул граф и добавил по-немецки такое забористое выражение, подобного которому мессер Панцано при всем желании не смог бы найти в тосканском наречии.

— Что же нам все-таки делать? — задумчиво пробормотал он.

— Мальшик гофориль, — отозвался немец, кивнув в сторону соседней комнаты, — путто снает какую-то тефушку… путто она ефо лешиль… Я думаль, петняга, претит, фспоминайт сфою тефушку…

— Нет, нет, нет, — с живостью возразил рыцарь, — я тоже слышал от него об этой лекарке. Он не сказал, где ее найти?

— Как путто гофориль, только мне нефтомек…

— Ах, граф! — с досадой воскликнул мессер Панцано.

Внезапно немец хлопнул себя по лбу.

— Постой! — пробормотал он. — Оттон ше быль рятом! Он толшен помнить! Оттон! — крикнул он, выглянув в коридор.

Через минуту запыхавшийся слуга вбежал в комнату.

— Ну, пестельник, отфетшай мессеру, — грозно нахмурившись, проговорил граф.

— Что прикажете отвечать, ваша милость?