Поверженный ангел

— Да пьянчужка одна, — ответил горбун. — Мы уж думали, померла или сгинула куда: давно не видно. Ан вот она.

Тем временем Графиня неверными шагами добралась до ближайшего стола и плюхнулась на лавку.

— Хозяин, — заискивающе проговорила она, — поднеси стаканчик.

— Как бы не так, — отозвался кабатчик. — Нальешь глаза с утра пораньше, а потом весь день никому от тебя житья нет.

— «Житья нет»! — передразнила нищенка. — Свистун окаянный! Небось, когда у меня были мои пятьсот флоринов, со мной так не разговаривали.

— Пятьсот флоринов? У нее? — удивился сиенец.

— Слушай ее больше, — отхлебывая из кружки, пробормотал Пий.

— А вот и были! — злобно возразила Графиня. — Были! Больше было. И дом был. Только я его бросила.

— Смотри ты! — усмехнулся горбун.

— Уж не наследство ли ты получила? — спросил Чекко. — Может, ты и впрямь графского роду?

— Наследство не наследство, а получила, — огрызнулась нищенка. — От хорошего человека. Можешь сам у него спросить, коли не веришь.

— Кто же это такой щедрый?

— Синьор Алессандро Альбицци, дай бог ему здоровья, вот кто!

Услышав имя Графининого благодетеля, горбун и хозяин кабачка покатились со смеху. Блаженный Джованни, глядя на них, тоже засмеялся. И только Чекко, помня свои прошлые дружеские встречи с синьором Алессандро, сохранил серьезность.

— Ох, не могу! — вытирая глаза, простонал кабатчик. — Алессандро Альбицци! Да он за пятьсот лир удавится, а уж за пятьсот флоринов!.. — И он снова захохотал.

Смех кабатчика и та не слишком лестная характеристика, которую он дал синьору Алессандро, заставили сиенца призадуматься. Не дал ли он в самом деле маху, решив по старой дружбе обратиться за помощью к синьору Алессандро? Что, если, польстившись на его тысячу флоринов, тот возьмет да и надует его, засадит снова в тюрьму, а денежки приберет к рукам? «Дыма без огня не бывает», — подумал он и твердо решил узнать историю Графининых денег, а там уже смотреть, как поступить дальше.

Между тем Графиня, взбешенная всеобщим хохотом, принялась осыпать насмешников самой обидной руганью, какую только могла придумать.

— Чтоб вам всем ни гроба ни савана! — кричала она. — Чтоб вам крысы уши отъели, филины безмозглые!..

— Погоди ругаться, — миролюбиво проговорил Чекко. — Чего ерепенишься? Расскажи-ка лучше, как это тебе синьор Алессандро столько денег отвалил. Интересно ведь. А я тебе за это, так и быть, стаканчик поднесу.

— Только деньги на ветер бросишь, — с неодобрением заметил горбун. — Мы уж сто раз ее басни слышали. Вранье все.

— А, велики ли деньги, — махнув рукой, ответил Чекко и, бросив на стол несколько медяков, велел кабатчику налить нищенке стакан водки.

Заполучив любимое зелье, Графиня подобрела и с охотой стала рассказывать, как много лет назад в ее бедной хибарке нежданно-негаданно появился синьор Алессандро. Когда-то она работала у него, но после смерти синьоры Симоны ее рассчитали. И вот он вспомнил о ней и пожелал снова взять ее на работу. Он приказал ей переселиться в большой дом, который снял на улице Порчеллана, у церкви Всех Святых, купить подобающую одежду и выдавать себя за вдову состоятельного веревочника, утонувшего в Арно. «Может статься, — сказал он, — в дом приедет синьора, вдова одного сиенца, тогда ты будешь ей прислуживать и делать все, что она прикажет. А о нашем договоре ни гу-гу, иначе лучше тебе на свет не родиться».

— Ну, и приехала она, синьора-то? — спросил Чекко.

— А как же, — отозвалась нищенка. — Недели не прошло, как приехала. С дочкой. Хорошенькая такая девчурка была. Я ее все на ноге качала. Бывало, прибежит ко мне: «Бабушка, покачай!..»

Нищенка замолчала, опустив голову, то ли задумалась, то ли задремала, захмелев.

— А деньги-то, деньги-то как к тебе попали? — спросил Чекко, чувствуя, как им, помимо его воли, овладевает необъяснимое волнение.

— А? — встрепенулась нищенка. — Деньги? А вот так. Живем мы с ней, можно сказать, душа в душу, вдруг бац — приходит как-то под вечер синьор Алессандро. Будто невзначай. Потом еще, еще. Зачастил, чуть не каждый вечер… Не ко мне, понятно, к синьоре. И так-то он ее обхаживал, так ластился, — ну голубок и голубок! Сперва она будто сторонилась, потом, гляжу, оттаяла. Известно, сердце не камень. Но вот однажды ушла она из дому, как сейчас помню, ранним-рано. Веселая. Погляди, говорит, за дочкой. А вернулась сама не своя. Приходит ко мне и говорит: «Вот тебе, говорит, ларец, здесь пятьсот флоринов, не оставь, говорит, дочку». Я, понятно, всполошилась, кинулась к синьору Алессандро. Так и так, говорю, неладно что-то. Прибегаем назад, а она, сердешная, при последнем издыхании.

— Умерла? — крикнул Чекко.

— Ты слушай! — продолжала Графиня. — Синьор-то Алессандро сразу, конечно, к ней кинулся, а она как закричит! Отойди, говорит, от меня, окаянный. Я, говорит, теперь все знаю. Что ты моего мужа загубил. Но все равно, говорит, я тебе не достанусь…

— Как ее звали? — охрипшим голосом проговорил Чекко. — Как звали синьору, не помнишь?

— Почему не помню? Помню, Матильде ее звали, царствие ей небесное.