Поверженный Рим

— Я поговорю с епископом Амвросием, — кивнул Иовий. — Возможно, нам удастся убедить Гонория в выгодности этого союза.

Гонорий узнал о притязаниях наглого варвара от верного друга Олимпия. Гнев императора был ужасен, что заставило трибуна конюшни призадуматься. И даже почувствовать легкий укол ревности. До сих пор он считал слухи, порочащие Гонория и Галлу, абсурдными. Их симпатии не выходили за рамки отношений брата и сестры, любящих друг друга в силу кровного родства. Чего удивительного, а уж тем более предосудительного в том, что Гонорий, рано потерявший отца и мать, сильно привязан к сестре? Скорее всего, слухи о возможной близости Гонория и Галлы исходили от комита схолы агентов Перразия, который выступал за союз с готами. Но союз империи с язычниками укреплял позиции партии Стилихона в ущерб христианской партии, и епископ Амвросий не мог этого не понимать. К сожалению, магистр пехоты Иовий заколебался в самый неподходящий момент. Будучи фанатичным сторонником христианской веры, он слишком уж усердно, по мнению Олимпия, заботился о добродетели. В конце концов, и сам Олимпий был добрым христианином, пусть и не без греха. Этот грех ему отпустил сам епископ Амвросий, хотя и попенял молодому трибуну на распущенность. Но, во-первых, Олимпий пошел на близость с императором не по своей воле, а по совету высокородного Феона, а во-вторых, эта близость позволила подорвать влияние на императора префекта Стилихона, вознамерившегося окончательно прибрать к рукам божественного Гонория, выдав за него свою дочь. Так что дело здесь было не в распутстве, а в очень тонкой политической интриге, проведенной людьми, заботящимися в первую очередь о благе империи и христианской вере. Так, во всяком случае, объяснял сложившуюся ситуацию высокородный Феон, к которому Олимпий частенько обращался за советом. Вот и в этот раз комит финансов очень внимательно выслушал встревоженного трибуна конюшни.

— Мы не можем допустить этот брак ни в коем случае, — произнес он наконец после долгого раздумья.

— Почему? — насторожился Олимпий, которому после встречи с Гонорием вдруг захотелось, чтобы прекрасная Галла, к которой он прежде относился равнодушно, отправилась куда-нибудь очень далеко. Конечно, сестра императора не блистала умом. Зато ее вполне могли использовать расторопные люди для усиления своего влияния на Гонория. А Олимпию не нужны были конкуренты.

— Ты уверен, что отношения Гонория и Галлы невинны? — ответил вопросом на вопрос Феон.

— Руку даю на отсечение, — заверил комита финансов трибун конюшни.

— Значит, за слухами, порочащими их, кроется тонкая интрига.

Положим, Олимпий и сам об этом догадался. Высокородный Феон совершенно напрасно числит своего молодого друга в глупцах. Олимпий не столь наивен, чтобы верить сплетням, гуляющим по столичному городу.

— Перразий? — спросил трибун конюшни у Феона.

— Комит агентов в силу занимаемого положения обладает обширной информацией и умеет обратить ее на пользу и себе, и своим друзьям. И, разумеется, благородная Анастасия далеко не случайно свела в своем доме двух голубков. Супруга магистра Сальвиана никогда особенно не скрывала своих теплых чувств к префекту Стилихону. Они стали любовниками еще в ту пору, когда последний был трибуном.

— Варвар лишил девственности Галлу, в этом у меня нет никаких сомнений, — заверил Феона Олимпий. — Эта дурочка влюбилась в него без памяти с первого взгляда.

— Не думаю, что соблазнение невинной девушки такая уж трудная задача для сына демона, — усмехнулся Феон.

— Какого демона? — воскликнул ошеломленный Олимпий, у которого вдруг возникли большие сомнения по поводу здоровья комита финансов.

— Демона по имени Придияр Гаст, — криво усмехнулся Феон и положил перед трибуном конюшни лист пергамента: — Вот, полюбуйся. Это отчет корректора Перразия по поводу событий, происходивших в Риме более тридцати лет тому назад. Особую достоверность этому отчету придает подпись покойного отца Леонидоса, бывшего свидетелем происшествия. Иногда очень полезно порыться в старых документах, можно откопать много полезных и весьма поучительных сведений.

Сведения были из ряда вон выходящими, это Олимпий готов был признать. Вот только поверить в то, о чем корректор Перразий докладывал императору Валентиниану, трибуну мешал врожденный здравый смысл.

— И это имело какие-то последствия? — вопросительно глянул на комита финансов трибун конюшни. — Неужели император поверил в этот бред?

— Ты циничен, друг мой, — осуждающе покачал головой Феон. — Впрочем, я не исключаю, что божественному Валентиниану выгодно было поверить корректору Перразию и отцу Леонидосу. В результате префект анноны Пордака был оправдан по всем пунктам обвинения и благополучно дожил до наших дней.

— Выходит, есть свидетель происшествия, видевший все своими глазами?

— И даже не один, — усмехнулся торжествующе Феон. — Это сенаторы Пордака и Серпиний, а также комит агентов Перразий, которому очень трудно будет опровергнуть самого себя.