Повешенный

Алан громко рассмеялся, его голос, низкий и грудной, казалось, заполнил собой все, что окружало Уильяма, разнёсся по округе и затих только высоко в небе, растворившись среди звёзд так же, как маленькие светлячки на темной ткани растворялись в первых утренних лучах, выкрашивающих все, до чего они дотронутся, в розоватые пастельные цвета. Алан смеялся, но в его смехе не было ничего тёплого или расслабляющего, напротив, смех Алана был острым, резким, колючим, как маленькие снежинки, впивающиеся в каждую клеточку тела. Отчего-то Уилл и сам улыбнулся, вспомнив сказку из детства и на всякий случай пару раз моргнул, чтобы убедиться, что осколки от смеха Алана не попали в его глаза.

Внезапно смех Алана прекратился, так же резко, как и начался, оставив после себя лишь тяжёлую, звенящую отголосками его смеха, окутывающую Уильяма со всех сторон тишину. Алан хмурился, меж его бровей пролегла глубокая рваная складка, а пальцы нервно крутили сигарету, словно бы мужчина раздумывал говорить что-то Уиллу или же оставить при себе, как он делал каждый раз, когда врач уже было настраивался выслушать очередной поток откровений от своего нового знакомого, от которых на следующий день оставалась лишь слегка сонная дымка, как от странного и испаряющегося в воздухе сна.

– Просто я устал, Уилл. – Губы Алана едва шевелились, и Уильяму пришлось приложить усилия, чтобы разобрать произносимые блондином слова. – Устал от одиночества и отсутствия подходящего собеседника, что мог бы меня выслушать. Каждый день происходит одно и то же. Мне кажется, что вся моя жизнь – это один и тот же день, бесконечный, долгий, утомительный, в котором я все время сгораю, схожу с ума, но не могу все это закончить. Я уже давно сошёл с ума, но мне кажется, что ещё чуть-чуть и я перестану осознавать, что происходит вокруг меня. – Алан выдохнул грязно-серый дым и на мгновение зажмурился. – И… Я устал от предательства других людей, – Алан скривился, покосившись на укрытые возле кафе темной тканью тела. – Даже дети предают, Уильям, я это слишком хорошо знаю.

В одну секунду перед Уильямом вновь оказался не такой же, как он, юноша, а глубокий, седой старик, повидавший в своей жизни слишком многое, чтобы поделиться этим с кем-то ещё. Ещё никогда до этого Уилл не видел, чтобы лицо Алана было столь изуродовано покрывшими его тенями, словно морщинами, разрезавшими привлекательное молодое лицо мужчины. Ещё никогда за время их знакомства Уилл не видел, чтобы Алан дышал… так. Уильям задел что-то, чего никогда не должны были касаться его любопытные руки врача, стремящиеся изучить все, что попадается им на пути, и из-за этого Уилл чувствовал себя несколько… виновато?.. перед Аланом, перед его чувствами и личными тайнами, о которых блондин предпочитал до этого молчать.

Алан молчал, лишь его тяжёлое дыхание разрезало холодный ночной воздух да выдыхаемый молодым мужчиной дым сигареты, за содержимое которой Алана уже давно должны были привлечь к ответственности в нескольких штатах, где он побывал, но только не в ставшем внезапно родным Чикаго. Уильям неловко переминался с ноги на ногу, вздрогнув от раздавшейся совсем рядом полицейской сирены, и наблюдал за скованными, словно бы связанными плотными верёвками, движениями Алана, устало потиравшего переносицу и красные заспанные глаза, вновь показавшиеся Уиллу совершенно не похожими на глаза обычного человека.

– Вам нужен не я, Алан, – с трудом сглотнув застрявший в горле горький комок, протянул Уильям, сделав осторожный шаг в сторону собеседника. – Вам нужна семья.

Слова Уильяма самому ему казались слишком нереальными и наивными, однако врач почему-то считал, что это именно то, что он должен сейчас сказать, без пафосных речей, без бессмысленных разговоров и очередных попыток залезть в душу Алана, – если она, конечно же, есть, – он просто должен был сказать то, что было самым очевидным, то, что все время крутилось на языке и ждало, когда кто-нибудь сорвёт такие ожидаемые и все же не менее логичные слова с языка, бросив их в затянутый дымкой воздух.

Алан ничего не ответил на слова Уильяма, отвернувшись и вперившись взглядом в суетящихся вокруг тел полицейских и коронеров, забавно обводящих погибших мелом, – эта привычка казалась и Алану, и Уиллу в равной степени смешной, потому как уже на следующий день эти рисунки обычно стирались добросовестными сотрудниками коммунальных служб, – и, запрокинув голову, подставил лицо прохладному свету бледной луны и мерцанию далёких звёзд. Он уже не был так напряжен, но все же в его движениях, в его чертах прослеживалось что-то усталое, что-то тяжёлое и непонятное Уильяму, что-то, чем он не мог найти объяснения.