Повесть без начала, сюжета и конца...

…С членом комиссии по жилищным вопросам Валентиной Осиповной Сосиной депутат райсовета Нина Александровна Савицкая встретилась задолго до Дня Советской Армии. Это произошло утром, часиков этак в восемь, когда в Таежном только-только рассветало, снег скрипел под ногами прохожих так громко, что шаги слышались за километр, и было холодно. Нина Александровна надела пушистую шубу, закуталась в оренбургскую шаль, руки спрятала в большие меховые рукавицы. Третий день у нее без всякой причины было сумеречное осеннее настроение, и, наверное, поэтому утреннее Таежное казалось ей лишенным смысла и содержания – серая земля, серое небо, серая тишина, а когда она поднималась на крыльцо дома барачного типа, где проживала Валентина Сосина, и нечаянно оглянулась, ей померещилось, что дома поселка подвешены к серому небу на волнистых непрочных ниточках дымов, истекающих из печных труб.

Валентина Осиповна Сосина жила в отдельной комнате длинного барака постройки тридцатых годов, топка ее печки выходила в коридор, и возле топки на железном листе лежало несколько сырых сосновых поленьев. Обратив внимание на это, Нина Александровна остановилась в холодном коридоре, сняла рукавицы и опустила на плечи оренбургскую шаль, чтобы легче было думать о предстоящем разговоре с Сосиной, с которой когда-то была на «ты». Минуту-другую Нина Александровна стояла, потом рванула дверь в комнату под безнадежным номером 13.

– Привет! – сказала она, входя и глядя на полураздетую Валентину.– Прости, что так рано.

Сразу же после этого Нина Александровна спросила себя, правильно ли, будучи женой главного механика сплавной конторы, обращаться на «ты» к женщине с растрескавшимися до крови губами, которая работает на морозе и ходит по Таежному в стеганых брюках, но все кончилось благополучно.

– Здорово, Нинша! – ответила Сосина и показала рукой на грязную табуретку.– Садись, я счас поднаденусь…

Любимого парня Валентины, друга школьных лет, убили за месяц до конца войны, за Гришку Карина, влюбленного в нее с восьмого класса, Валентина выходить замуж не хотела и славилась тем, что, потеряв аккордеон и заграничную прическу, оставалась такой же «железной», как Вишняков.

На Вишнякова Валентина Сосина походила и тягой к одежде своей юности. Она в этом отношении ушла даже дальше, так как Вишняков носил одежду военного времени, а Валентина – довоенного. Ну кто теперь носил синие сатиновые трусики, юбку со складками, белые носки с тапочками и свободную вышитую кофточку? Ну кто теперь держал в комнате этажерку? Боже мой, этажерка! Тоненькая, шаткая, с салфеточками на каждой полке… Батюшки мои, а кто теперь знал о портрете Максима Горького, сделанном из черных и светлых квадратиков?… Нина Александровна смутно помнила, что поступило приложение к какому-то довоенному журналу, в котором рассказывалось, как, закрашивая на клетчатом листе бумаги определенные клетки черным, можно получить портрет Максима Горького. Этим занимался какой-то из отчимов Нины Александровны – светила керосиновая лампа, на стене дребезжал круглый черный репродуктор: «Говорит радиостанция Коминтерн!» – и в пальцах у отчима был карандаш, пахнущий лаком…

– Ты садись, Нинка, нечего ноги простаивать… А дрова так и не привезли!

– Знаю. Видела.

На сатиновые трусики Валентина надела стеганые серые брюки, перетянула их мужским ремнем с латунной пряжкой, на которой был выдавлен якорь, потом натянула на плечи лыжную куртку и сунула ноги в валенки с калошами-чунями, изготовляемыми ромским заводом резиновой обуви; затем она взяла главный предмет женского туалета довоенных времен – железный обруч для придержания волос.

– Я готовая! – сказала Валентина.– Мне через полчаса надо убегать, но ты все-таки садись, чего ртом воробьев ловишь?… Может, шубейку замазать боишься?

– А ну тебя к черту, Валька!

– Так садись!

– Села,– сказала Нина Александровна, садясь и распахивая шубу.– Я вот что тебе скажу, Валентина. Я и для себя-то дрова выбиваю из Сергея Вадимовича с трудом… Вчера Вероника говорит: «На два дня! И сырые! Если сухих не привезете, уйду к Зиминым!»

– Твоя Вероника дура,– сказала Валентина Сосина.– Расшвыривается телесами направо и налево… Нет, милочка, каждой бабе свой резерв отпущен! Ты скажи ей, что она дура!

– Ты сошла с ума! Да я лучше мужу скажу «дурак»! В комнате, конечно, стоял комод довоенной пузатости, на нем две длинные-предлинные голубоватые вазы с искусственными цветочками и зеркало с палочкой-подпоркой позади. Да, все было чистейших довоенных кровей, и это почему-то Нине Александровне показалось добрым признаком, свидетельством того, что их прошлая дружба с Валентиной, завязанная на покосе-воскреснике, ничуть не заглохла. Кроме того, одетая Сосина чувствовалась близким человеком.

– Хочу жить в новом доме, Валентина! – сказала Нина Александровна.– Проголосуй за!

– Хоть сто раз! – ответила Сосина и улыбнулась своему отражению в зеркале.– Тебе бы и унижаться за это дело передо мной не надо: я голову положу, чтобы ты получила все тридцать четыре комнаты. Я же не дура, Нинка!… Ты про шалаш-то не забывай!

– Я помню!