Повесть и рассказы

Казалось, Таюшка уже вполне смирилась со своей участью и даже начала испытывать тихую радость от постоянного диалога с самой собой. С недавнего времени к этому внутреннему голосу добавилась и внутренняя музыка, поначалу тихая, часто прерывающаяся, она крепла и теперь звучала в голове постоянно, меняя тональность в зависимости от настроения. Тревожные мятущиеся скрипки сменил величественный орган. Под эти многоголосые фуги Таюшка «поплыла» — расслабилась, и терзающие её обиды и непонимание ослабили свои железные клещи.

Таюшка теперь без злобы и зависти смотрела на проходящих мимо людей. И находя наблюдение как никогда занимательным, пыталась представить судьбы людей, их настроение и характер. Занятие столь увлекло, что Таюшка прозевала тот момент, когда удалились её строгие стражники. Незнакомый резкий голос нарушил гармонию созерцательности, Таюшка вздрогнула от неожиданности и удивления — непривычно было слышать, а главное — понимать, что тебе говорит кто-то другой:

— Привет, соседка!

— Здравствуйте, — автоматически ответила Таюшка и ещё больше удивилась, услышав свой собственный не внутренний, а самый обыкновенный голос. Оказывается, она умеет говорить!

Неожиданной собеседницей оказалась та самая чернокожая девочка с ближайшего бархатного постамента.

— Я Иза.

— Иза? Это значит Изольда или Изабель?

— Сроду не угадаешь! Это всё причуды моей безумной мамочки.

_—?

— Сначала она родила меня от какого-то негра из бродячего цирка, а потом ещё вдобавок назвала Изадорой, потому что фанатела от пластического театра такой же сумасбродной Дункан. Но я её надежды сделать из меня балерину не оправдала. В хореографическом училище, куда она меня затолкала, комиссарша сказала, что я буду слишком контрастировать с белой пачкой, зрители засмеют. — Иза заливисто захохотала, обнажив крупные ровные, как добрый чеснок, зубы.

— Всё это очень странно… И то, что мы раньше ни с кем не разговаривали, и то, что за нами больше никто не следит?

— Я-то давно заметила, это ты ворон ловишь. Я к тебе за этим и пришла.

_—?

— Давай сбежим?

— А разве это возможно?

— Конечно! Я сто раз видела, когда конвой бросает своего клиента, а тот покидает эшафот. Ну, чего ты рот открыла, я тебе говорю, мы свободны! Можем просто так уйти, а можем вообще за одну секунду оказаться в другом месте, далеко-далеко.

_—?

— Ну, ты тормоз! Вот ты куда, например, хочешь?

— Я н-не знаю… Я ещё не вспомнила, что я люблю…

— Тогда держись крепче!!!

Таюшка по примеру новой знакомой уцепилась за изогнутые деревянные дуги эллипса. Проворная, как мартышка, Иза стала, отталкиваясь одной ногой, раскручивать конструкцию подобно детской дворовой карусели. К удивлению, бывшая тюрьма быстро поддалась и набирала обороты с невероятной скоростью. Девочки закружились внутри колеса, как будто на чудной центрифуге готовились в отряд космонавтов.

— Мы сейчас напоминаем человека, нарисованного Леонардо да Винчи, — пришла в Таюшкину голову неожиданная мысль. — Он там так же в каком-то колесе торчал, растопырив руки и ноги. Да-а… нам тут не до золотого сечения…

Скорость зашкаливала, ветер свистел в ушах. Привычная картина эклектичного интерьера гигантского выставочного зала: мраморный пол в шахматную клетку, колонны мыслимых и немыслимых ордеров, многосвечные и многоламповые помпезные люстры, пёстрые компании посетителей… — всё слилось в одну разноцветную полосатую дорожку, а примолкнувшие на минуту в Таюшкиной голове органные фуги сменились на небесные перезвоны хрустальной гармоники…

* * *

Причащаться святых даров Ольга Михайловна шла за чернокожей девушкой. Все допущенные к таинству больше не спорили, кому идти первому, а степенно и умиротворённо подходили к чаше, держа руки скрещёнными на груди.

Проглотив маленький красный кусочек, вынутый длинной ложечкой, Ольга Михайловна, как все, поцеловала край золотой чаши и пошла совершенно счастливая. На пути выплыл квадратный столик, похожий на тумбочку, застеленный белой скатертью и уставленный угощением. Две добрые женщины протянули ей маленький, будто игрушечный ковшичек, с каким-то вкуснейшим напитком. И как самую большую драгоценность, Ольга Михайловна осторожно взяла два крошечных кусочка нарезанной булочки.

Блаженно улыбаясь, Ольга Михайловна словно поплыла под куполом, перебирая взглядом гитарные струны золотых лучей, что пронизывали спокойный сумрак храма. К ней вдруг вернулось давно позабытое детское знание бесконечности жизни и того, что смерти нет вовсе, и нет на свете ничего непоправимого, и, возможно, завтра всё может измениться самым волшебным образом… и непременно к лучшему…

Служба закончилась, а Ольга Михайловна не торопилась уходить. Сначала она пошла в иконную лавку — написать любимые записочки, которые всегда подавала, посещая храм. Неожиданно для себя самой на бумажке, озаглавленной «О здравии», вписала последним, под номером десять, имя — Константин. Что Костик крещёный, она не сомневалась, сосед любил мыть свою машину обнажённым по пояс с «вервием на вые»… Поражая как могучим борцовским торсом, так и массивностью золотых украшений.