Повесть и рассказы

— Неужели я родилась только для того, чтобы плакать?

— Не расстраивайся — у других вон ещё хуже бывает!

Выходя из подъезда, Ольга Михайловна вновь не избежала неприятной встречи с врагом, точнее, с его автомобилем. Соседский джип, нагло заехав колесом на клумбу, как огромный синий кит, казалось, занял половину двора. И хоть скудный бывший бабушкин «розарий» ещё покоился под ноздреватой чёрно-белой коркой наста, надутый мрачный «хозяин жизни» всем своим видом показывал дворовому планктону, что ему здесь дозволено всё.

Недели две назад Костик — хозяин этого жуткого монстра, имел неосторожность залить квартиру Ольги Михайловны, живущей этажом ниже. Когда вода хлестала с потолка, подобно майскому ливню, Ольга Михайловна, словно весенний первый гром, билась в бронированную дверь хамоватого соседа. Прошедший свои университеты в бандитские девяностые, а ныне директор некоего мифологического пиар-агентства, Костик ответил сообразно полученному воспитанию и занимаемой должности:

— Кто бля? Чё нна? Пошла нна…

Чудесный дождь продолжался, пока аварийка не перекрыла воду во всём доме. Когда Ольга Михайловна осмелилась заикнуться о компенсации за ремонт, Костик повторил уже слышанную ею ранее фразу в тех же уничижающих интонациях.

— Слышала, Костика-то ночью на «скорой» увезли. В дурдом с белой горячкой, — жизнерадостно сообщила скачущая по лужам с мусорным ведром соседка-сплетница по кличке Гостелерадио, — Анжелка-то его месяц назад бросила, вот он и пьёт, как бешеный слон.

— Есть всё-таки справедливость на свете.

— Ох, и не говори!!! Прости, Господи, мою душу грешную и спаси мя!

…У высоких ступеней храма паслась стайка попрошаек, которых Ольга Михайловна демонстративно игнорировала: «Ишь, наглые морды! Самой бы кто подал!» Перед входом она с достоинством перекрестилась и выключила мобильник, как того требовала инструкция на массивной двери.

Высокий приятный женский голос шелестел молитвы, в которых поначалу невозможно было разобрать ни слова. Прихожане постепенно подтягивались, как нерадивые ученики с обеденной перемены. Где-то сверху, с небес ударил колокол, сотрясая основы дарвинизма; священнодействие началось…

* * *

Таюшка не понимала, за что её так жестоко истязают и кто эти строгие люди, что смотрят за ней и которых невозможно ослушаться. Впрочем, наказание было не столь болезненным, сколько унизительным. Вон, другие гуляют себе свободно в красивых нарядных одеждах, а ей приходится стоять в одной фланелевой ночнушке босиком на высоком постаменте посреди огромного зала.

То, что по всему бескрайнему мраморному пространству ярко освещённого белоснежного помещения в хаотичном порядке разбросаны такие же показательные возвышения с наказанными, девочку мало заботило. Ведь, может, эта публика, что томится на других позорных подиумах, состоит сплошь из закоренелых преступников, которые заслуживают наказания и пожёстче. Но она-то, худенькая двенадцатилетняя девочка с белокурыми кудряшками и невинными синими глазами, за что?

Но вон та чернявая ровесница тоже мало походит на закоренелую преступницу. Хотя, судя по тому, как негритяночка стрижёт по сторонам быстрыми масляно-чёрными глазами, стянуть что-нибудь может запросто.

Эшафоты с узниками были оборудованы индивидуально. Словно безумный архитектор придумывал каждому заключённому неповторимый гармонирующий с личностью обитателя дизайн. Таюшкино место представляло собой каркас авангардного глобуса, внутри которого, как в клетке, и скучала пленница. Глобус был эллипсообразно вытянут, а его параллели и меридианы из благородных сортов дерева переплетались в самых немыслимых направлениях.

Но это гораздо лучше, чем быть прикованной цепями к письменному столу или сидеть в металлической клетке, как соседи неподалёку. Таюшкино наказание: стоять подолгу в одном положении, вытянув руки вверх, пока всё тело не начнёт ныть. Тогда двое надсмотрщиков, не говоря ни слова, позволяют ей сменить позу. Маленькой узнице иногда даже разрешается покидать деревянный остов и разминать затёкшие руки и ноги, не отходя от своего подиума. Но как только боль проходит, и Таюшка начинает глазеть по сторонам на праздно шатающихся счастливчиков, два её стража, мужчина и женщина, непостижимым образом мысленно загоняют девочку на прежнее место.

Вот и соседская чернушка тоже не прикована, не связана, да и клеть у неё комфортабельнее — как будто из мягких, обитых бархатом перил театрального балкона. На такие прутья и опереться — удовольствие, не то что на голые деревяшки, хоть и из карельской берёзы.

Разговаривать вслух нельзя даже с собой, сразу рот сковывает судорогой и голос пропадает. Услышать, о чём переговариваются люди вокруг, невозможно, шелест слов складывается в тихий неразличимый гул. Единственное занятие — прислушиваться к своим мыслям и внутреннему голосу.