Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева

– Слушай, что нам наказано, мы всё сделали.

На следующу неделю прихожу в понедельник утром рано, приношу записку – закупить продукт на месяц, спрашиваю, что на етой неделе будем работать.

– Мне нековды, я тороплюсь, спрашивайте у Домне. – Сял в машину, хлопнул и уехал.

Прихожу к Домне:

– Домна, что будем работать на етой неделе?

– А я почём знаю, я в мужицкие дела не вмешиваюсь.

Прихожу к рабочим, спрашиваю:

– И что, всегда так?

Оне хохочут и говорят:

– Да, всегда так.

– А как работаете?

– Вот так. За всю неделю подобрали в бараке, что видели в непорядке, поправили.

Приезжает и ну опять материть: таки́-сяки́; продукт не привёз. На третью неделю прихожу, несу ему просты́[88] баллоны:

– Селивёрст, нет ни продукту, ни газу, и что работать?

– Пересыпайте бобы из рваных мешков в целы.

Мы за три дня всё сделали, а три дня опять просидели. Я стал нервничать. Приезжает в субботу – ни продукту, ни баллонов, и опять матерки. Говорю ему:

– Ежлив ето будет повторяться, я ухожу.

– Ха-ха, Зайкя, куда уйдёшь?

В понедельник прихожу:

– Селивёрст, мы уже голодуем.

– Га-га-га!

– Дай нам работу на всю неделю, пожалуйста.

Он показал, где хорóши бобы, и сказал:

– Провейте и ссыпьте в мешки, ето будет семя.

Мы за четыре дня всё сделали и два дня опять сидели. В субботу приезжает, привозит весь продукт и баллоны, но нам опять попадает от него. В воскресенье приглашает гостей, и нас с Марфой, Марфа по обычаю опять не пошла, а я всегда с сыном Андрияном, он нигде не отставал от меня. Приходим к Сельке, там уже гости, Селькя угошал, и Домна успевала ставить на стол. Селькя при всех гостей начал издеваться, подсмеивать и корить меня. «Синьцзянсы», «траиры», «лентяи» – как мог, так и обозвал. Я терпел-терпел, стал на ноги и сказал:

– Худой – ишши хороших, – повернулся и вышел, взял сына.

Селькя вслед мене́:

– Ха-ха-ха, шутки не принимает.

Я отвечаю:

– А яйцы-то в желудке.

Прихожу домой. Ну, слава Богу, что развязался с нём. Продукт получил приблизительно на всю зарплату.

В понедельник не иду на работу, вечером прибегает Селькя:

– Зайкя, ты что не идёшь на работу?

– А я вчера дал тебе понять: ишши хороших.

– Да я с тобой пошутил.

– Таки́ шутки мы не принимаем, и больше не заговаривай, к тебе работать не пойду, там один бардак.

– Но ладно, Зайкя, давай будем хоть друзьями.

– Ну хорошо, давай. – Пожали руки, и как будто никогда ничего не бывало у нас с нём. Но после тóго стал его опасаться.

На другой день иду к Ефрему Поликарповичу просить работу. Ефрем Поликарпович выслушал и говорит:

– Да у меня здесь рабочих хватает, но, ежлив пожелаешь, у меня в Боливии две тысячи гектар земли, и там тоже начинаем сеять. Ты хорошо говоришь по-испански, а ето мне необходимо нужно. Даю тебе двадцать пять крузейров в месяц и шесть процентов с урожаю, сеять будем шестьсот гектар земли, помоги нам поправить трактора, и тронемся в путь.

Ето было в самый разгар переселение в Боливию. Почему старообрядцы поехали в Боливию – потому что в Боливии земли лучше, не надо никакоя удобрения, растёт как на опаре, и земли дешёвы, некорчёванны жунгли по десять – пятнадцать долларов гектар, а ето очень выгодно. Наши наперебой полезли, и даже из США.

Мы справили всю машинерию и стали возить на границу. Но мне жалко было хозяина и друга. На границу везём машинерию, оформляем у боливийского консула, всё хорошо, но, когда в обратну путь едем простые, мой Ефрем Поликарпович загуляет, восемьсот килóметров за троя суток коя-как добирались до дому. Мне приходилось уговаривать его:

– Друже, что с тобой, что неладно, в чём помогчи?

Он толькя руками отмахивается:

– Данила, оставь в покое.

– Но надо же кочевать[89]! В чём дело?

– В чём дело? Не хочу жить. Свели нас не по любви, ни в чём не могу угодить, тиранничат как может, всё старатся делать на вред.

– Но етим ты не поможешь, твой компромисс[90] немалый: дети, хозяйство, моленна.

– Да, всё понимаю, ну что поделаешь…

Вот так добирались до дому, загружались – и снова. Но на самом деле дома у него непорядки, жена его Парасковья Назаровна – ето бу́кушка, толькя бурчать, нигде не услышишь доброго слова, а всё укоризни да издёвки. Второй сын у них, Васькя, – ето материн шпион, всегда старался выслушать, выглядеть и бежал к матери ябедничал.