На душе пусто и больно. Милый Вася! Когда же я его увижу? И как нужно жить после того, что произошло.
15 января 1924. Вторник
Слишком много острых переживаний. В душе какие-то пестрые лоскутья. Ночь под Новый Год, сцена на мимозовой аллее. Я была с Сергеем Сергеевичем. Он вынул из кармана мою руку и принялся целовать. Мне было весело, зачаровывала красота лунной ночи, пьянила мысль о Васе. Потом он обнял меня за талию и хотел поцеловать. Я увернулась. «Ирина Николаевна! В такую-то ночь!» А ночь была хорошая. И я была счастлива. А теперь, в Новом Году, — совсем не то. Сергея Сергеевича я боюсь. Косолапенко давно не видела. С Васей все кончено. Недаром я вчера утром написала в стихотворении: «Страшно думать о будущем и дальнем, последнему месяцу прошептать: прощай!» Как будто бы я чувствовала, что все кончится. Что дальше делать? Неужели же я, правда, «свихнулась»? Теперь надо приниматься за дело, зубрить все дни, хоть в этом году достичь успеха. А то — совсем на это время не останется. Мне только хочется, чтобы Вася пришел. Ничего не должно изменяться в наших отношениях.
16 января 1924. Среда
Вчера днем у меня сидели Коля Овчаров и Йося Таутер. Потом вдруг является Вася. Мне было страшно приятно. Довольно весело провели время до ужина. Начали уговариваться насчет вечера. Я звала к себе. Йося не мог. Коля вступал в дежурство, к тому же он и в третьем разряде. Вася уговаривал его остаться: «А то я один тоже не приду». Коля остался. До 10 часов мы втроем играли в карты. Вася умышленно сидел рядом со мной. Потом уговорили Колю пойти в ту комнату за табаком. «Ну, как? — спрашивает Вася, — ночью хныкали?» — «Ничего». — «Обошлось?» — «Да уж как-нибудь». — «А я вот ночь не спал». — «Мне очень приятно, что вы пришли». — «Я поэтому и пришел. Должен был быть дежурным и подсменился». Вскоре пришел Крючков и Станкевич. Потом Петр Ефимович. Было очень весело. Я кокетничала направо и налево. Вася был внимателен ко мне. Его близость на меня странно действовала. Мне кажется, что и я возбуждала в нем такие же чувства. Около 12-ти кадеты собрались идти. Уговаривали меня пойти провожать. Я сначала не хотела, не хотелось возвращаться с П.Е. Потом пошла. Забежали с Васей вперед. «Какая хорошая ночь», — говорит. «Да, как раз для лунного наряда». — «Лунные наряды не бывают так многолюдны». — «Пошли?» Мы еще удрали вперед. «Я завтра дежурю, напишите мне письмо, чтобы не было скучно». — «Ладно, напишу». Ничего не было сказано, но было легко и весело. Проводили почти до самого форта. Возвращаюсь с П.Е. Он опять за старое. «И вам это весело? Такая неестественность…» Я обозлилась и молчала.
Сегодня перед ужином П.Е. зашел ко мне. Повторилась даже бывшая сцена. Он видел то, чего нет, вызывал меня на второе действие, и когда я ему сказала в сотый раз, что то была ложь, мне показалось, что он сдерживал слёзы. Наговорил кучу жалостливых слов, вроде: живите, веселитесь, кокетничайте. Кстати, о кокетстве: «Понимаете ли вы, что в этих мальчиках вы можете пробудить одно чувство?» — «Какое?» — «Какое не следует пробуждать». — «То есть?» — «Страсть». — «Я этого слова не понимаю». — «Вы его не поймете. Это понятно только мужчине!» — «Ну а все-таки: что это такое?» — «Подлость».
20 января 1924. Воскресенье. До 12 дня
Жду Васю. Вчера, прощаясь, он сказал: «До завтра». Сегодня последний день. Он должен окончиться безумием: или поцелуем, или чем-нибудь сверхъестественным. Если он будет серым, как вчера, мне будет очень тяжело и трудно начинать спартанские будни. Ему тоже чего-то хочется. Или меня он любит, или это страсть.