Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2

Через несколько дней я вышла (пролежав две недели). Самочувствие ужасное. Помню, как еле доползла домой, одна, наши поехали к Нат<алье> Ив<ановне>. Дома грязь невероятная, теснота, темнота, в спальне окна синей краской вымазаны, как в мертвецкой, на полу груда старых газет и вырезок. И первый раз в жизни по-серьезному пожалела, что не умерла. С большой неохотой заставила себя съесть кусок белого хлеба — надо же начинать, все равно. Так, не долечившись, не отдохнув, не откормившись, не окрепнув, вернулась я опять к картошке.

С Мамочкой обошлось все хорошо. Делали несколько снимков, и Кресон уверил, что никакой опухоли нет, а м<ожет> б<ыть>, только камень в желчном пузыре. Во всяком случае, операции не надо, и мы, как страусы, спрятали голову под крылья…

На Пасху приехал Игорь. Один. Целое событие! А потом мы с ним вместе и уехали. У меня было ощущение, что я еду на верную смерть. Взяли с собой всякие реактивы: да что толку-то? В какой-то мере предчувствие меня не обмануло: я решила быть bien raisonnable[523] во избежании катастрофы, а катастрофа разразилась через несколько дней! — опять ++++ ацетонов. Я сразу же приняла госпитальные меры: каждый час пикюр, а из еды — только молоко. Только после 5-го укола ацетоны начали спадать. А слабость — почти до обморока. Мне страшно стало, что делать? Уехать в Париж — нечего и думать. А ацетоны не пропадают. Сделала я в тот день 11 пикюров, а больше — боюсь. И вообще, что же? Добиться нуля, а потом — за картошку? На второй день ацетоны поднимаются. Я плюнула, собрала последние силы: «или жить, или умереть», и потащилась со скрипкой в город. Еле дошла, откровенно говоря, думала, что близко к «умереть». На обратном пути еще раз плюнула, и очень. Почувствовала себя легче. Инстинкт подсказал… Дома выпила кофе с хлебом, наелась, через час сделала анализ (только на ацетоны, конечно) — 0. И с тех пор — ни разу. Хлеба ем много, даже прикупаю, поздоровела и окрепла. Но за это когда-нибудь придется расплачиваться.

Дотянуть бы еще хоть три месяца,
Из последних бы сил, как-нибудь…

Об этом сейчас все заботы. А так, по скорости, мне опять не избежать госпиталя, а м<ожет> б<ыть>, и навсегда. Но до конца занятий я должна дотянуть во всяком случае.

18 апреля 1940. Четверг

Сегодня на поле в Grands Pres было состязание между футбольной командой Сен-Жана[524], куда входят несколько мальчишек из Розере, в том числе Игорь, и такой же командой из Монвиллера[525], пригорода. И та побила Сен-Жанцев со счетом 0:1. Игорь вернулся мрачный и расстроенный.

А вот — эхо войны: от соседа-железнодорожника узнали, что вчера прошло в Париж 50 поездов, с воинскими частями главным образом.

На вокзале в Шартре Генрих обратился к какому-то служащему с просьбой передать жене, что он едет, а куда неизвестно. Тот через кого-то передал. Каково было Генриху проезжать мимо Розере! Писем от него давно уже не было. Лиля сразу постарела.

29 апреля 1940. Понедельник

Вести тревожные. Планы на лето строить теперь довольно трудно, потому что на днях появилось в Journal official[526] извещение о медицинском освидетельствовании лиц, к которым принадлежит и Юрий. Неужели скоро?

А от самого Юрия никаких вестей, даже мандата нет.

11 мая 1940. Суббота

Этот день напоминает первые дни войны: также по несколько раз в день бегают друг к другу слушать радио, покупают «Paris Soir», в городе оживление и волнение, в Розере «tout le monde pleine»[527], как сказал Игорь. Вообще, новости теперь приносит он. И так же, как в сентябре, воют сирены. Только не совсем так: за вчерашний день во Франции убито и ранено больше 100 человек гражданского населения. «Premiers»[528], как пишут газеты. Были бомбардированы различные места, не только Нанси, Лилль, Реймс, но и самый центр Франции, деп<артамент> Шер, и Клермон-Феран[529], где есть жертвы и разрушения.

Сегодня у нас было две алерты. До Парижа не допустили (немецкие бомбардировщики — И.Н.). Там, как всегда, жертвы DCA[530].

А у меня какое-то злобное и слегка агрессивное настроение: пусть будет еще алерта, пусть бросают бомбы, пусть хоть и убьют! А Шартр сейчас — место не совсем безопасное: защищен он, вероятно, не Бог весть как, а аэродром громадный и очень важный, а тут еще и англичане устраивают свою воздушную базу[531]. Английские авионы уже летят сегодня.

15 мая 1940. Среда