Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2

Однако через полчаса я начала уже поскуливать. Ходила я до изнеможения, устала и невероятно хотела спать. Сяду, глаза уже закрыты, и вдруг опять эта страшная боль в пояснице и я уже стону громко и гнусь во все стороны. Около пяти меня позвали. А я чуть иду. Привели. Отвели в Salle du travail[193]. Спрашиваю: «Скоро?» «Скоро».

Большой зал. Высокие кровати, в изголовье задернуты занавески. Тихо. Как я легла — на часах 5 1/2 — сразу начала кричать не громко, во время схваток, умеренно. Никто никакого внимания. Только одна из медсестер подошла и начала допрос: чем я в детстве болела, да когда начала ходить, да отчего умер мой брат. В промежутке между схватками, когда боль исчезала совершенно, я что-то отвечала. Очистили желудок. Потом говорят:

— Подождите кричать. Вам еще понадобятся силы.

— Ма! Sa pousse[194].

Посмотрели, столпились девочки, подложили судно — я сразу почувствовала себя твердо и уверенно — и говорят: «Poussez!»[195] Мне приходилось слышать, что роды происходят как-то сами собой. Наоборот, я принимала в них самое деятельное участие. Я напрягалась изо всех сил, и я чувствовала ребенка. В момент напряжения переставала даже кричать и вообще не успела раскричаться. Когда боль проходила, спрашивала:

— Ну что, хорошо?

— Хорошо.

— Скоро?

— Скоро. Еще две-три схватки и конец.

И чувствовала этот последний момент. Было такое сильное напряжение и физическое и нервное, что было уже не до крика, было какое-то и любопытство, и еще что-то, чего я не могу определить, но ощущение этого последнего момента непередаваемо.

Как только его подняли — серо-сине-желтый, как синяк, — я сразу вытянула шею. Но меня положили, вытянули, валяли и накрыли горячей простыней. А малютку унесли, тоже валяли, и завернули, и показали мне. Смешное, красное личико и, что меня особенно поразило, длинные, длинные волосы. Вот тебе и недоносок!

Минут через десять после рождения Игоря[196], у меня еще детское место не вышло, Мамочка и Папа-Коля справлялись в бюро обо мне. Было 6 1/2 часов. Вскоре мне принесли от них открытку. Я заснула. Приходила mme Vegau, делала вспрыскивание и анализ на 16 gal. Но было столько крови, что нельзя было хорошенько разглядеть. Дали сладкого молока. Пила жадно. Ничего не слышала, что кругом делалось. А рождались дети.

Уже совсем вечером пришел доктор, посмотрел и вдруг что-то стал со мной делать, какие-то палки подняли в ногах кровати, ноги мои засунули в мешки и стали привязывать. Одна из молоденьких акушерок говорит:

— Не бойтесь. Вам сейчас будет немножко больно.

— Но что будут делать?

— Наложат швы.

Кажется, я тут же начала кричать. Больно было очень. У меня осталось впечатление, что чуть ли не сильнее родов. И потом долго скулила.

В 1 ч<асов> 40 м<инут> меня перевезли в комнату и положили в кровать. Подушки не дали, и я уже устала лежать на спине. В комнате 3 кровати. На одной из них та, что лежала рядом в Salle du travail. Тоже диабетичка. Только куда легче. Приятное ощущение теплоты и покоя. Натянуты нервы. Игорь далеко от меня, мне его не видно.

Да, вскоре после родов Юрий приходил в бюро справляться, и ему носили сына показывать.

Какое было у меня чувство к ребенку? Нет, тогда я еще не чувствовала, что он — мой, что он — часть меня.

И вот уже пришла сиделка.

28 апреля 1929. Воскресенье

Плохо (физически) я себя не чувствовала в первые дни. Правда, лежала очень спокойно, без движенья. И двигаться не могла до четверга, пока не сняли швы. До тех пор все саднило, и я была этой веревкой привязана к одному месту. Как ее обрезали, мне показалось, что я могу танцевать. А так все шло благополучна. Докторша каждый раз говорит: «Tres bien!»[197].

Режим я выдерживаю довольно точно. Все мне здесь дают по-старому, правда, с некоторой путаницей. Наделала я им хлопот. Моя соседка (их было трое в комнате, теперь — две) — тоже диабетичка, но ей приносят почти все из дому. Та, что ухаживает за матерями, — смешная и милая, другие — не совсем. В общем, паршиво.

Впрыскивают по-прежнему 4 см, приходят за анализом. Чуть не с первого дня. У меня пропали ацетоны, и время от времени — trace de sucre. Впрочем, я знаю далеко не все результаты, связь с Service 6 у меня слабая, переписывалась с

Helene, а вчера она выписалась. Приходила Marcelle, еще две сиделки, Fraley. А теперь про меня совсем забыли там. И я в отчании: во вторник я уже могу идти домой, а что же мне теперь делать? Уехать без ведома Service 6 я не могу, и не могу два раза в день ездить на прививку, и не могу пока вернуться в Service <6> с маленьким. Сегодня никто даже за анализом не приходил. А завтра мне надо сказать Surveillante[198] — ухожу ли я во вторник или могу еще остаться на день? После приема послала Юрия к Marcelle. А сама так ничего и не знаю.