Повесть, которая сама себя описывает

— А я и про них! В том числе. И даже — в первую очередь! — заявил Кирюша гордо, но уже потише.

— А в участок?

— Не смеют, я дворянин! А впрочем, — покаянно опустил голову Кирюша, — не говори: «Меня бить не по чину» — спорют погоны и выпорют спину...

— Ну вот видишь! Все понимаешь, если подумаешь.

Да, так-то Кирюша все понимает, но просто стих такой на него находит, повеселиться охота. А впрочем, вспышка веселья у него прошла, и он довольно меланхолично отвернулся к окну. (Олег, однако, не терял бдительности, сел рядом и присматривал.)

За окном медленно проплывали мрачные, но величественные очертания хлебозавода. Старинное здание, красивое, с какой-то даже башней наподобие ротонды наверху — и это хлебозавод! Вот и колючая проволока по забору пущена, чтобы не было никаких сомнений, что здесь вам не Фонтенбло. И какие-то ржавые обрезки рельсов торчат прямо из башни, чтобы еще страшнее было. И в одно из окон ротонды встроено нечто вроде огромной воронки, даже и вообразить нельзя, что и кто в здание через нее может заливать. Вероятно, засыпают муку с вертолета, хотя это как раз невероятно. Да, несомненно, это — завод. Здесь, вероятно, и до революции тоже какие-нибудь рабочие пекли эти самые французские булки, ведь не может быть, чтобы их из Франции привозили, это уж совсем по-хлестаковски было бы. Да-с, завод! А какая красота! Все окна квадратные, а те, что под крышей, — полукруглые, сиречь арочные! И по бежевым стенам — белые карнизы! С ума сойти! А каковы же тогда были особняки у приличных людей?

А рядом другой дворец — вот этот уже настоящий. Сталинский ампир с массивными четырехугольными и огромными коринфскими колоннами. Кирюше он был виден сбоку, где имелись парные четырехугольные и над ними — огромные полукруглые арочные окна. Да, дворец, но фу, — культуры металлургов! Не угодно ли, — культура-с металлургов! И тут же, естественно, монумент про войну с барельефами уральских рабочих, летчика (или, может быть, танкиста, Кирюша этих вещей различать не умел и не собирался уметь), матроса и солдата, и тут же, конечно, гигантская Родина-мать. Нет уж, такой дворец нам не нужен!

Нет уж, Кирюше дороже тот, который ненастоящий. Потому что тот, который настоящий, он и так настоящий. И то, что он как настоящий дворец, — это и неудивительно. А вот что даже то, которое на самом деле мерзкое пролетарское завод, и то почти как настоящий дворец, — вот это восхищает. Кирюша как бы закрывает глаза на настоящий дворец и как бы мыслит — а каковы же тогда здесь настоящие дворцы, если даже мерзкое пролетарское завод — почти как настоящий. Уму нерастяжимо! А теперь? Скучно на этом свете, господа!

— Ты чего пригорюнился, сирота биробиджанская? — поинтересовался Стива.

— Ах, оставьте меня, глупые люди! — не повернув даже головы, махнул рукою Кирюша.

Олег от столь бестактных Стивиных слов вздрогнул. Ведь действительно Кирилл живет в неполной семье и действительно наполовину еврей! Но, как видим, Кирилл не придал этому никакого значения. Стива тоже это заметил и намекнул более прозрачно:

— Слышь, ты, морда жидовская, кто это здесь глупый?!

Кирюша в ответ на это бесцветным, скучным голосом прочел дразнилку собственного сочинения:

Дурачок, простачок,

Стивушка танцует.

Он надел колпачок

На х… и гарцует.

Стива шумно засопел и сообщил:

— Ага, вот, значит, как! Ну, вставать мне в облом, но когда приедем — с меня за стишок звездюлина, запиши.

Кирилл оживился и, обращаясь главным образом к Олегу, сказал, указывая пальцем на вражину:

— Вот, слышал? Судьба русских поэтов. Зарезали за то, что был опасен! А я и здесь молчать не буду! Да-с, надел — и гарцует!

Стива возразил:

— Да я же не за надел и гарцует, а за дурачка.

Кирюша не сдавался:

— А ты что, скажешь — умный?

А Олег неприлично заржал:

— А про надел и гарцует, стало быть, правда?

Стива неожиданно хлопнул себя по ляжкам и, взволнованно встав с сиденья, шагнул к ним. Но не ударил Кирюшу, а сказал:

— А ну, мужики, подвигайтесь!

Кирюша, возмутившись, стал возражать, что мужики — это которые землю пашут, а в приличной компании пристало обращаться к собеседникам — господа, но Стивин голос показался Олегу столь взволнованным, что он немедленно подвинулся, вжав Кирюшу в стенку вагона. Олег тоже обратил внимание на «мужиков» — обычно Стива называл собеседников чуваками — и подумал, что информация будет незаурядная.

Стива присел и с размаху ударил собственным тазом по кашинскому, таким образом еще более утрамбовал товарищей, так что оба только пискнули.

— Не пищать! — приказал Стива.

И подмигнул.

Кирилл заметил:

— Одному человеку по роже я дал за то, что он мне подморгнул.

Оставшиеся двое товарищей переглянулись и засмеялись.

— Не я сказал, но ты! — заметил Стива.

— А что такого?

— Ты хоть сам-то понял, че сказал?

— А что такого я сказал?

— Ну ты сейчас сам признался, что ты проститутка.

— Да, я проститутка, я дочь камергера... — запел было Кирюша, но Стива нетерпеливо махнул рукой и, наклонившись немного, сказал:

— Ну вы поняли, где я был?

— Ну и где ты был?

— Я ж тебе еще на улице сказал!

— Что ты сказал?

— Где я был.