Повесть о бедных влюбленных

Недавно в больнице умерла Арманда, мать Карлино. Она уже много лет болела астмой: по-видимому, развитие болезни ускорили пережитые ею волнения, когда все стали подозревать, что Карлино замешан в событиях Ночи Апокалипсиса. Арманда была простой богобоязненной женщиной и оставила по себе на виа дель Корно добрую память. Нельзя упрекать ее за то, что она любила сына и защищала его при всех обстоятельствах. Поэтому соседи собрали денег на венок. На похороны была отправлена делегация в составе Клоринды, Леонтины, Семиры и маленькой Пиккарды. Фидальма не могла пойти, так как болела свинкой — смешная болезнь для пожилой женщины, но в то же время и опасная в таком возрасте.

Трем делегаткам нашлось что рассказать по возвращении с похорон. Было шесть венков, и «наш выглядел неплохо»; был почетный караул из фашистов в черных рубашках, пришли и сослуживцы Карлино; сам он казался непритворно опечаленным; были родственники покойной, которых раньше никогда не видели. Был там и Освальдо.

Об Освальдо говорили долго. С той памятной ночи он больше не показывался на виа дель Корно, прислал только рассыльного из фирмы забрать вещи, оставшиеся в гостинице. В этом увидели безмолвное признание его соучастия в убийстве Мачисте, а быть может, и угрызения совести. Однако женщины, побывавшие на похоронах Арманды, рассказывали, что Освальдо, «очевидно, недурно себя чувствует», даже потолстел, и, хотя обстановка для веселья была неподходящая, создалось впечатление, что смеяться он не разучился и на душе у него, как видно, спокойно. Он поручил женщинам передать «привет всей виа дель Корно».

— Теперь он точь-в-точь наш бухгалтер, — сделала вывод Семира.

Итак, если корнокейцы до сих пор еще колебались и (правда, без особой убежденности) отличали Освальдо от Карлино, относительно которого разногласий у них не было, то теперь отпали и последние оговорки, похороненные заключительным соображением Леонтины:

— А ведь выглядел таким тихоней! Казалось, и мухи не обидит!

Но при случае муху легко принять за слона или же за гиену в зависимости от точки зрения. А от укоров совести люди спасаются под сенью «идеала». Как раз в этом и нужно разобраться, если мы хотим узнать, откуда возникло у Освальдо то душевное спокойствие, которое женщины прочли в его взгляде.

Нужно также учесть следующее: когда человек дошел до последней черты и, анализируя самого себя, признал, что в его жизни все было ошибкой, перед ним открываются два пути: или покончить с собой, или, как говорит Аурора, «сменить шкуру». Сменить шкуру не так-то просто: нужно обладать такой силой воли, какая дана немногим. Это удается только святым да иной раз поэтам. То есть тем, кто действительно верит во что-то бессмертное. Самоубийство легче, оно доступно любому среднему уму. Но для того чтоб совершить самоубийство, надо или не любить себя, или уж любить слишком сильно. И при этом человек должен быть убежден, что в жизни для него больше нет никаких радостей: они будут недосягаемы или окажутся слишком жалкими. Святых мало. Поэтов и того меньше. Зато на свете такая уйма людей среднего интеллекта, и многие из них в один прекрасный день приходят к моральному краху. Меж: тем число самоубийц сравнительно ничтожно.

Значит, существует и третий выход — единственный, который оказался для них доступным, — и, воспользовавшись им, банкроты остаются живы. Нужно только избрать иные тропы; до сих пор путникам было тяжело, и они в конце концов пали духом, потому что все время шли по обочине, по камням и зарослям терновника, терзаясь угрызениями совести. Каждый камень был камнем преткновения, каждый шаг — кровавой раной! А теперь человек решил пойти торной дорогой, по которой прошли миллионы таких, как он, и смотреть только вперед. Бот он и доберется до той цели, которую себе ставил, если пойдет «по правильному пути». Есть, конечно, и на этой дороге свои препятствия и преграды, но путник их одолеет, так как будет идти вместе с компаньонами, отбросив в сторону все сомнения и укоры совести, которые мешали ему, когда он шел один по обочинам!

Правда, поступив так, человек предаст сам себя, но уж зато раз и навсегда. После этого он перестанет выдумывать и воображать. Цепляясь за свои убеждения с отчаяньем утопающего, он быстро достигнет берега и незаметно для себя переменится. Он никогда и не вспомнит больше, каким он был. Не потому, что не захочет вспомнить, а потому; что действительно забудет. Он тоже по-своему «сменит шкуру» и будет верить, что сохранил свой идеал. Этот идеал кажется ему вечным и неизменным а на самом деле он превратился в нечто убогое, необременительное для слабости человеческой, столь же военное, как и сам его носитель.