Повесть о бедных влюбленных

Все это и означало их дом. И Джезуине, и Уго казалось, что все это существует уже так давно, с самого их рождения, — и вдруг стало ясно, что их счастью всего лишь несколько месяцев, которые можно было пересчитать по пальцам. Джезуина смотрела, как полицейские рушили все ее счастье; они даже сорвали со стены репродукцию «Святого семейства». Желая удостовериться, не вложено ли чего между олеографией и паспарту, полицейский так рьяно «исследовал» картину, что разбил стекло. Другой агент с той же целью разбил копилку, о которой Уго и не знал, — Джезуина тайком откладывала в нее мелочь, чтобы купить мужу подарок к именинам. (Она собиралась подарить Уго соломенную шляпу. «Пусть Уго обновит ее, когда поедем к морю, — думала Джезуина. — Впрочем, еще неизвестно, станет ли он носить шляпу: он ведь привык к своим старым беретам, хотя в берете у него какой-то разбойничий вид!»)

Полицейские переворошили весь дом сверху донизу, но Джезуину это не волнует. Она знает, что листовки лежат совсем рядом, в чемодане, который полицейские вытащили, но еще не открыли. Листовок около сотни, они уже устарели: они призывали рабочих заводов Берта, Галилео, Де Микели и Пиньоне бастовать в знак протеста против принятия «чрезвычайных законов». Однако Джезуина знает, что положение Уго не зависит от этой пачки прокламаций. Говоря о предстоящей им новой работе, о планах путешествия на праздники, они с Уго обсуждали и возможность ареста, которая становилась все более вероятной. Партия дала указания, что пропагандистскую работу нужно усилить, но вести с большой осторожностью; каждый должен оставаться на своем посту, разумеется, пока не появилось непосредственной опасности ареста. Казалось, что такая опасность Уго еще не грозила. Даже после показаний следователю о событиях Ночи Апокалипсиса, в которых Уго заявил, что опознал Карлино и Освальдо в автомобиле, гнавшемся за мотоциклом, у него не было неприятностей. Никто его больше не разыскивал. Тем не менее уже несколько товарищей сидели в тюрьме за «подрывные действия», а то и просто за неблагонадежность. Следовательно, опасность ареста со дня на день становилась все более определенной. Уго и Джезуина говорили об этом только один раз, как-то вечером, перед сном. Разговор был короткий, но они хорошо поняли друг друга. Было условлено, что если Уго арестуют и засудят, то Джезуина запрет дом и переедет к Маргарите. Вдова Мачисте примет ее с распростертыми объятиями.

— Тебе не будет горько расставаться с домом? — спросил ее тогда Уго.

Она ответила:

— Я люблю дом, потому что ты здесь. Если тебя не будет, я тут тоже не останусь. Все эти вещи потеряют всякое значение для меня.

— Ты что думаешь, если меня заберут, то обязательно пошлют на каторгу? Дурочка! Попробуй-ка поговорить в таком тоне с женщинами из Меркато! Значит, по-твоему, фашизм у нас навеки, что ли?

— Вовсе нет! Но ведь ты сам мне сколько раз говорил, что при нынешнем положении нам придется долго биться головой об стенку, прежде чем мы ее прошибем. Подумай-ка, сколько раз нам надо будет менять квартиру?

И вот теперь пришлось увидеть такой разгром в своем доме, как будто в нем побывали воры-налетчики, у которых оказалось много времени для грабежа, так как хозяева отсутствуют. Но они не унесли ничего, кроме пачки листовок, не имевших теперь значения. А дом всегда можно привести в порядок. Джезуина думала не о доме, а о муже, о том, что надо найти адвоката, который будет его защищать, о том, как и чем помочь Уго. И о том, что он сказал ей в тот вечер, перед сном: «Мне тюрьма не в новинку: шесть лет назад я пробыл в Мурате полтора месяца по милости Нанни. Ты не помнишь? Я стоял с тележкой на углу Мадонноне, а он подошел и говорит: „Подержи этот сверток“, — и удрал. А за ним по пятам шел агент и арестовал меня раньше, чем его. Мачисте взялся убедить бригадьере, что я не виноват. Тогда бригадьере нас еще слушал. А все-таки я отсидел сорок дней. В общем, в тюрьме не так уж плохо. Когда свыкнешься, так словно на даче живешь, даже жалко, когда откроют двери и скажут: „Ступай отсюда вон“.

Потом он добавил другим тоном:

— Но я-то свыкнусь только в том случае, если буду уверен, что ты головы не потеряешь!

И Джезуина не хотела терять головы. Когда полицейские замахали пачкой листовок, она сказала:

_ Ну, чего обрадовались! Что вы тут нашли? Подумаешь, манна небесная! Прочтите и сами увидите, — когда их печатали, еще можно было говорить то, что там написано.

— А еще неизвестно, дорогая синьора, не имеют ли новые законы обратной силы! — ответил полицейский, казавшийся начальником.

— Обратную силу? До каких же это времен? — спросила Джезуина. — Если далеко заберетесь, то вам придется арестовать и самого дуче за подрывные действия [45].

Тогда полицейский отбросил иронический тон и резко спросил, не желает ли она последовать за своим мужем. Другой, в больших очках, сказал с ехидной улыбочкой:

— Вряд ли это входит в ее намерения, синьор комиссар. Поглядите, она не очень-то огорчена разлукой с муженьком!

А третий, белобрысый, с длинным носом, добавил цинично: