Повесть о бедных влюбленных

Пятнадцать дней строгого ареста и тридцать дней простого составляют полтора месяца — срок, достаточный для размышлений. Освальдо постепенно убедился в своей правоте. «Как я буду завтра работать!» «Выражаю тебе свою солидарность!" „Продажная шкура!“ (Старший сержант ругает меня похуже, — думает Освальдо.) «Очень жаль, что ты промахнулся!» (Сейчас у меня на совести была бы человеческая жизнь. На войне убивали немцев! Теперь даже немца убить — уже преступление. Немец тоже стал цивильный, штатский. А ведь все штатские — предатели!) «Дезертиры, отступники, красное знамя!» (Он плюнул мне в лицо, потому что на мне военная форма. Значит, верно то, что пишут о них газеты. Он думал, что я был на войне.) «Кровь, пролитая за родину… Земля, политая нашей кровью… Кровь наших павших братьев вопиет о мщении… Мы отомстим, да, отомстим всем коммунистам!» (Тот парень тоже, наверно, был коммунист. Если он был коммунист, то я, значит, поступил правильно. Жаль только, что промахнулся!)

В июле 1922 года Освальдо демобилизовали, и он вернулся в родную деревню, в дом зятя, где и поселился вместе с сестрой, племянниками и потерявшим память отцом. Во время войны зять оставался во Флоренции, в территориальных войсках. Вместе со своим родственником, имевшим в Прато небольшую текстильную фабрику, он основал товарищество на паях, получил много заказов и сумел «сделать кое-какие сбережения». Теперь у зятя был свой мотоцикл, и он приобрел в собственность дом, в котором они жили.

В первый же вечер по возвращении Освальдо зять, хлопнув его по плечу, сказал:

— Ну, пошли записываться! Странно было бы, если б мой родственник и вдруг не записался в фашистскую партию.

— Я как раз и собирался это сделать, — ответил Освальдо.

— Весь наш район мы уже продезинфицировали. Но, конечно, и тебе представится случай попробовать свои силы.

«Счастливый» случай отличиться представился месяц спустя. Однако за день до «боевой операции» Освальдо с утра слег в постель с температурой сорок.

— Самый настоящий тиф. — сказал врач, тоже фашист. — Жаль! Ты упускаешь случай совершить прогулочку в Рикони.

— Это было бы мое боевое крещение, — пролепетал Освальдо. В бреду он почувствовал приближение смерти.

А врач продолжал:

— Подготовлена операция по всем правилам. Хотим навести порядок в одном небольшом районе. Нам на помощь придут отряды из Борго и Понтассьеве, а возможно, даже и из Флоренции!

Освальдо слышал, как они уехали и как потом вернулись, горланя песни, стреляя в кошек и в водосточные трубы. Он рыдал, как ребенок, который слышит на улице шум карнавала, а его заставляют лежать в постели.

Тиф при благоприятном течении этой болезни длится сорок дней. Освальдо для выздоровления понадобилось целых шестьдесят. Он встал с кровати худым и тонким, «словно хилое деревце в палисаднике», — говорила сестра. А тем временем прошел и октябрь. За два месяца, проведенные в постели, Освальдо потерял десять килограммов веса, лишился шевелюры, ибо его остригли наголо, и испытал второе в жизни разочарование.

— Я опоздал на войну и не участвовал в революции! [25] Зачем тогда жить?

Замирая от восторга, слушал он рассказы зятя, врача и других фашистов, возвратившихся из похода на Рим.

— А ты всегда опаздываешь, — сказал ему зять.

Освальдо готов был провалиться сквозь землю от горького стыда, он предпочел бы лучше умереть от тифа, чем снова появиться на улицах села. Несмотря на все заботы сестры, ему никак не удавалось оправиться после болезни. Долгие часы просиживал он возле дома и не показывался даже на танцах, которые страстно любил. Врач говорил, что Освальдо страдает истощением нервной системы; в селе толковали об этом: одни объясняли это последствиями болезни, другие — разочарованием в любви. Нашлись и такие, которые говорили:

— Просто ему опротивело жить у богатого зятя нахлебником!

Наступила годовщина совершенного в Рикони «геройского подвига», благодаря которому в районе вновь установилось «полное спокойствие и тишина». Камераты [26] решили торжественно отметить годовщину дружеским ужином.

Из Понтассьеве, Борго и Флоренции приехали камераты в старой боевой форме. Гостей принимал зять. Народ собрался веселый, любители поесть и посмеяться, все больше фашистская молодежь. Все или почти все — участники войны, с ленточками медалей и боевых орденов. При взгляде на них у Освальдо щемило от обиды сердце. Но Вецио, его зять, пожелал, чтобы и он принял участие в празднике.

— Разве ты не был душою вместе с нами в Рикони?

Освальдо пошел на празднество, весь дрожа от волнения, благодарный за эту незаслуженно доставленную ему радость. Он один был одет в штатское, и лишь из-под пиджака виднелась черная рубашка. Это увеличивало его растерянность. Он чувствовал себя незваным гостем и испытывал горькое унижение.