Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе

До кучи, мимоходом, имея в планах организовать «большой военный процесс», отозвали из Швейцарии чрезвычайного и полномочного посла Велчева, имя которого мелькнуло в деле Петкова. Отказавшись возвращаться (хватило ума, к тому же есть версия, что друг Кимон о чем-то предупредил, организовав в подарок другу выезд дочки с зятем), он был лишен гражданства, нищенствовал, слегка сойдя с ума и шарахаясь эмиграции, ненавидевшей его как «коллаборациониста», пока не нашелся спонсор из бывших «звенарей». Умер 25 января 1954 года в Париже.

И в том же 1947-м, в октябре, арестовали, а годом позже осудили за «длительную, сознательную и многообразную контрреволюционную и антисоветскую деятельность» последнего «лояльного оппозиционера» Косту Лулчева вместе со всем ЦК эсдеков. Получив 15 лет, Лулчев отбыл в «одиночке» почти 12 и вышел на свободу в 1960-м, не сломавшись, но почти калекой.

В общем, к исходу 1947 года с «легальной оппозицией», а заодно и с пережитком старых времен — поколением «моральных авторитетов», покончили раз и, как тогда думали, навсегда. Мелочи, типа превращения ОФ в симулякр, именуемый «единой политической организацией всех демократических сил народа», самороспуск «попутчиков», включая «Звено» (Кимону Георгиеву как своему в доску и к тому же памятнику предоставили роскошную синекуру), слияние «правильных» эсдеков с БРП, были уже делом техники и решались в рабочем порядке.

Казавшееся невозможным оказалось вполне посильным. Страна, в максимально оскорбительной форме отказавшись от «плана Маршалла» (Кремль урчал от удовольствия), резко развернулась «на путь социализма», что 4 декабря и было зафиксировано новой, единогласно принятой «Димитровской Конституцией». И вывод в декабре 1947-го советских войск не изменил ситуации: «красные», не мытьем так катаньем, крепко-накрепко держали вожжи.

Но если победители думали (а они таки думали!), что теперь, когда звезда поймана и взнуздана, всё в порядке, они ошибались. Самое интересное еще даже не началось, и четы горян, после казни Петкова за пару месяцев выросшие в числе на порядок — с пятидесяти-шестидесяти бойцов до примерно пятисот-шестисот, превратившись из малой докуки в проблему, в списке грядущих сюрпризов были далеко не самым пикантным...

Часть 3. ИГРА НА СЪЕДЕНИЕ

НЕЖДАНЧИК

Следует ли жалеть Николу Петкова? По-человечески — да. Лично мне, например, жалко. Политически же его казнь всего лишь знаменовала окончательное утверждение правил, согласно которым человеческая жизнь сама по себе ничего не значила, а смерть была важна как символ — или, если угодно, как «месседж» партнеру. И не следует пенять на пресловутые «родимые пятна коммунизма» — необоснованные репрессии и фальсифицированные процессы. Анархисты Сакко и Ванцетти, в конце концов, тоже умерли в рамках политической целесообразности, а уж про коммунистку Этель Розенберг и говорить нечего, там всё совсем прозрачно.

Окончательно точки над «ё» в истории с Николой Петковым были расставлены сразу после экзекуции, в польском городке Шклярска-Поремба, где делегации девяти компартий официально констатировали раскол мира на два лагеря и, реорганизовав Коминтерн, учредили Коминформ — Информационное бюро коммунистических и рабочих партий, постановив в итоге строить социализм не по «национальным моделям», а по советскому образцу, «доказавшему способность максимально сконцентрировать потенциал масс в условиях противостояния».

Что интересно, болгарская делегация оказалась самой пушистой. На фоне гремящих военной медью выступлений тов. Жданова, Маленкова, Карделя, Берута и других, отрицавших любые компромиссы с «внешним и внутренним врагом», речь тов. Червенкова — по тезисам тов. Димитрова — звучала диссонансом. Естественно, набор мантр о «беспощадной борьбе» (как же без этого — вот и вражину повесили...) прозвучал, но куда мягче, с уже совсем утратившим актуальность нажимом на «национальный путь» к социализму. Но...

Но, вернувшись домой и 14 октября докладывая ЦК о поездке, тов. Червенков внезапно показал удивительный фокус. Вместо спокойного отчета с изложением тезисов своего доклада на встрече он внезапно заговорил от себя — совершенно не по чину, никого не предупредив и ни с кем, даже с тов. Димитровым, который опять лечился в Москве, не посоветовавшись, выставляя оценки и формулируя политические задачи.