Повесть о чучеле, Тигровой Шапке и Малом Париже

Мастер он был толковый. И ковал, и слесарил, и варил. Металл чувствовал и понимал. Ковал от гвоздя и подковы до хорошего ножа. До сих пор, наверное, еще можно найти у старых охотников капканы, сделанные им. Мне показывали бельгийское охотничье ружье, стволы к которому вроде бы отковал Никита Чайка. Говорят, что железные ставни на чуринском магазине и сейфы в подвалах Первого золотопромышленного банка — его работа. Клейма, кстати, не ставил, потому что считал, что мастера должно узнавать по самой работе, а не по тому, какую он рисует закорючку.

Первым пароходом навигации 19… года с низовьев пришли переселенцы-толстовцы. Следы их Ясной Поляны, упраздненной во время укрупнения совхоза, можно еще увидеть в районе Чкаловского озера, а потомков сектантов, почитай, и не осталось. С этого же парохода сгружали первое в Малом Париже пианино, этим же пароходом прибыл коренастый суетливый моряк — сын архиерея из Тамбовской губернии, убежавший из дому и ходивший на судах едва ли не всех морских держав во всех океанах. На плече моряк нес мешок. Рядом с моряком, но все же чуть впереди, шла крупная белая собака с огненно-рыжими ушами. Пианино, предназначавшееся в Собрание золотопромышленников, погрузили на телегу, и два чалых битюга размеренно потащили поклажу по пыльной улице, а собака повела носом, будто беря след, и направилась в сторону кузницы. Следом за собакой засеменил и моряк.

— Хорошая у тебя собака.

— О да! Я ее щенком совсем малым в Кейптауне у одного ирландца выпросил, она тогда вот не больше твоего кулака, а они у тебя, конечно, большие, а все же не больше кулака, да! Была вот такая маленькая, но не слепая, и зубастая, а вообще молчаливая, все время молчит, я вот ни разу не слышал, чтобы лаяла. Ван Нольтен говорил, что слышал, но его на следующий день малайцы зарезали, ага! В Маниле, так что я и не знаю, может, он и врал, этот Ван Нольтен. А у меня вот вопрос: ты что куешь? Сможешь мне шкатулку такую вроде сундучка, ну, как касса, только чтобы прочная, с замком и не очень тяжелая? А то мне вот барахло свое все в мешке да в мешке, а там все теряется, то одно теряется, то другое, вот я и подумал, что мне нужен сундучок такой, с крышкой. Где же я это подумал, а? Ну да, еще в Конго, значит, когда мистера Курца увозили, я и подумал, что хорошо бы, а мистер Курц, он великий человек. Ну так ты возьмешься? Дорого?

— Ну, ты тараторка… Не дороже денег.

— А! Ну это понятно, это же само собой, только сделай, а деньги — есть, вот смотри — это совсем старый дублон, а это вот мексиканский доллар, или вот соверен, и то золото, и это золото, а то можно и серебром, у меня и серебро есть, или ассигнациями тебе? А долго делать будешь? И где у вас тут кабак хороший, я слышал, что есть такой. А что, девки тоже есть? Вот помню, ну это тебе, наверное, неинтересно… Так долго будешь?

За время этого разговора моряк подпрыгивал, приседал, чесал затылок, корчил рожи, вытряхивал из заплечного мешка какие-то вещи, а собака стояла, принюхиваясь и щуря глаза, ничем беспокойства не выражая, как будто все вокруг ей давно и хорошо знакомо, да и вообще, что ей может быть в новинку? Кузнец же, выслушав слова, что сыпались как горох из прохудившегося мешка, спокойно объяснил морячку, где можно остановиться, где можно столоваться, что завтра к вечеру будет готово, что пяти рублей за кассу вполне достаточно, что девки есть, но в основном китайские куны.

— …все, не галди, иди себе, завтра приходи.

А моряк не унимался:

— А! Завтра! Ага! Хорошо! Значит, завтра, половину вот сейчас, а половину я вечером, хорошо так, да? И вот что, я же не просто так к вам пришел, я же Родия ищу, знаешь такого?

Чайка хмыкнул:

— Тот, что Штитмана убил? У девок его встретишь. Только собаку с собой не бери, не любят они его.

— Э-э-э-э-э-э. Нет! Это, брат, такая собака, что Родию в самый раз, я же говорю: мистер Курц — это раз, ирландец в Кейптауне — два и Ван Нольтен в Маниле — три! Значит, правильно все, значит, правильно, а ты уж, голубчик, постарайся, сундучок мне, ну до завтра, до вечера, вот, значит…