Повесть о детстве

Соседи теряются в догадках. Но что бы там пи было, в доме завелись деньги — это слепому видно. Спрашивается, с чего бы это Сёмка вдруг перестал таскать воду из колодца,— ведь руки у него, слава богу, работают. Но оп воду не носит. Каждое утро к ним является Лазарь с вёдрами. За спасибо же это не делается?

Может быть, их новый квартирант хорошо платит? Он ведь у них снимает комнату со столом. Тоже интересно знать, чем занимается этот приличный молодой человек. Говорят, он племянник казённого раввина из местечка Лобньг и приехал сюда выбирать невесту. На всякий случай к нему уже заходили вчера три свата — он отказался: хитрит, наверно, уже сторговался с четвёртым... Такой симпатичный молодой человек... Ходят, правда, ещё слухи, что этот квартирант вложил состояние в бриллианты, но прогорел и остался, что называется, без копейки. Так чего же он явился сюда, этот прощелыга? Но разве можно залезть в чужую душу? Завтра окажется, что он вовсе выжидает, пока упадут цены на сахар, м вывезет отсюда вагон или два... Тогда у Сёмкпного деда будет вполне приличный заработок...

Они уже искали знакомства с молодым человеком, думали — нельзя ли переманить к себе на квартиру такого выгодного жильца. Им казалось, что этот приезжий — не приезжий, а просто мешок с золотом. Им казалось, что даже стоять рядом с приезжим — прибыльное дело.

Если б кто-нибудь сказал, что дедушкин гость — беглый каторжник или арестант, преступник,— ему бы рассмеялись в глаза.

Никто не догадывался, что старый Лазарь носит воду для того, чтобы незаметно перекинуться парой слов со своим сыном, никто не догадывался, что в доме Гольдиных было по-прежнему уныло, голодно и тихо.

* * *

Сын Лазаря уходил куда-то на весь день. Прощаясь с бабушкой, он весело напевал, как будто последние три года провёл на одесском лимане, а не л глухом, далёком краю. Ни одним словом, ни одним движением этот человек не выдавал себя. Он был спокоен. Можно было подумать, что он действительно приехал выбирать невесту и не знает, какому свату довериться. Когда бабушка видела, что мимо дома идёт полицейский, она дрожала в смутной тоске и тревоге. Моисей, улыбаясь, смотрел на неё.

— Что вы боитесь? — говорил ей он.— При чём тут полиция? Зачем ей идти к человеку, который ищет невесту? Разве он® мне дадут приданое?

Бабушка смеялась:

— Вам, кажется, один раз уже дали?

— Дали, но из десяти я взял только пять.

— Чего? — спрашивала бабушка.

— Лет, конечно,— спокойно отвечал Моисей.— Лет каторги!

И, надев шляпу, ои выходил на улицу. Моисей так нравился ей, что она уже начинала находить в нём сходство с сыном: то он улыбнулся, как Яков, то он поднял брови, точно как Яков, то он запел песенку, которую любил Яков. «Лишь бы его не схватили»,— вздыхала она и брала в руки молитвенник.

Сёма ясеетоко ошибался в бабушке. Он не зпал о её бессонных ночах, он не знал, как много надежд возлагала старая мать на своего единственного сына. Он не видел слёз бабушки — долгих и тихих слёз: она плакала ночью, когда в доме все спали и ветер шумел за окном...

Дедушка уходил рано утром. Теперь уж почти всегда молчал он за чаем, и ото был тревожный, плохой признак. Старик бродил по пыльному базару от рундука к рундуку, из лавки в лавку, щупал кожу, рассматривал узоры на ситце, стучал пальцем по подошве новых ботинок, хвалил механизм часов. Кожа была чужая, ситец был чужой, часы были чужие. У него был маленький карманный бумажник с шестью отделениями — в них было пусто.

Может быть, написать прошение на высочайшее имя? Но «высочайшее имя» было очень далеко от старика, ещё дальше, чем сын, о котором хотелось просить. Кому не завидовал в эти дни мосье Гольдин! Даже тряпичнику, даже стекольщику, даже Гершу.

Долгий тянулся день — с поисками, надеждами, расспросами... А там, в полутёмной комнате, старуха придумывала что-то на обед, и длинный, худой мальчик, всегда чем-то озабоченный, с любопытством и жадностью ожидал, что получится у бабушки из её загадочной смеси.

Он слишком много знал для своих лет, Старый Нос. Он уже знал вкус соли и перца!

В ХЕДЕРЕ

В тот день, когда приехал Моисей, заболел учитель в хедере. Не то он объелся на свадьбе у своей племянницы, не то жена его избила. Учитель слёг, и все мальчики, желая ему добра и успехов главным образом на том свете, надеялись, что болезнь затянется. Они провели три ликующих дня. Домашние хлопоты — не тяжесть и не бремя. А вот высидеть в хедере пять часов, смотреть па горбатый нос учителя, на его красную бороду и вечно слюнявые, мокрые губы — маленькое удовольствие.

Но прошло три дня, и выяснилось, что болезнь не опасна, что это вовсе не болезнь, а усталость, что ребе1 Иоселе уже вышел и с радостью ждёт учеников. Бабушка дала Сёме два куска хлеба, густо посыпанных солью, и Сёма,, угрюмый и злой, пошёл в хедер.

На улице он встретил Пейсю. Врун тоже торопился в синагогу, но, увидев Сёму, подбежал к нему:

— Мир?

Сёма согласился:

— Мир.

Они пошли вместе.

— Иоселе выздоровел, ни дна ему, ни покрышки!

— Выздоровел, рыжий чёрт!