Повесть о детстве (Художник Р. Гершаник)

— До свидания, — почтительно кланяясь, сказал Лурия и поднял к потолку правую руку: — До свидания — там!

* * *

Глаза привыкли к темноте, но тишина давила сверху, как будто она весила сто пудов. Сема просверлил тупым гвоздем в дверце маленький кружочек и припал к нему. Но ничего не было видно, кроме ведра, перевернутого кверху дном.

— Ну что? — нетерпеливо спрашивал Пейся. — Что ты заметил?

— Ничего. Ведро.

— Это ты мне уже говорил.

— Тогда всё.

— А я бы рискнул и выбежал. Так же можно сидеть до пасхи!

— Если б, кроме тебя, здесь никого не было, ты бы мог рисковать.

— А что же делать?

— Что угодно, — пожал плечами Сема. — Можешь спать, можешь молчать, можешь думать.

— Веселый совет! — разозлился Пейся. — А зевать тоже можно?

— Сколько угодно… — любезно согласился Сема и, скатившись по ступенькам, подсел к Шере. — Возьми мой пиджак, — прошептал он смущенно, — здесь очень сыро.

— Ничего, — улыбнулась Шера, — мне уже здесь нравится… Сема, скажи мне… Только ты не обидишься?

Сема удивленно поднял брови:

— Нет.

— Ты боялся, когда попал к этим?

— Нет, — признался Сема, — я бежал.

— А когда стреляли?

— Я бежал. Я перепрыгивал через лужи, с камня на камень и бежал.

— Ой, — вздохнула Шера, — а я так волновалась за тебя! У меня было плохое предчувствие. И я уже хотела стать старше на несколько часов, чтобы узнать, где ты.

Сема протянул руку, и Шера прижала ее к груди под платком. Он внимательно посмотрел на девушку, хотел еще что-то сказать, но в это время тяжело застонала Сура — жена Шлемы. Бабушка встала со своего места и, склонившись над ней, зашептала молитву. Сура продолжала стонать. Бабушка подозвала к себе Шлему и сказала ему на ухо:

— Вода!

Шлема растерянно развел руками, и на глазах его показались слезы. Они бежали по его полным небритым щекам. Он стоял, свесив голову на грудь я беспомощно опустив руки.

— Не будь дураком, — строго сказала бабушка, засучивая рукава. — Значит, так суждено. Освободи место у окошка. Пусть все перейдут на ступеньки. Понял? И ничего им не говори. Скажи, что ей просто плохо. Когда многие знают о родах — матери трудно!

Шлема выполнил приказание. Сема, Доля, дедушка, Пейся и дети поднялись по ступенькам ближе к дверям. Шера с бабушкой остались внизу, возле Суры. Она стонала и плакала.

— Ой, мамочка, я умираю! — твердила она, протягивая вперед руки. — Ой, мамочка, мне конец!

— Не кричи! — рассердилась бабушка. — Попробуй походить. Тебе будет легче. Ну, походи. От окна к стене. Держись за меня.

Сура прошла несколько шагов. Мучительная боль вновь прижала ее — она стянула на шею платок и, закусив до крови нижнюю губу, схватилась за грудь.

— Кричи, — разрешила бабушка, — не бойся! Там ничего не услышат. Перестань щипать себя, дура! Ложись здесь!

Шера со страхом следила за роженицей, ей казалось, что вот сейчас Сура кончится: страдание сразит ее.

— Что ты смотришь? — окликнула Шеру бабушка. — Помогай мне. Вот там в углу закрытые бочки. Открой крышки. Поняла?

Шера молча кивнула головой.

— А там слева стоит шкафчик. Открой дверцы. Поняла? Пусть все будет открыто. Матери станет легче. — Она опустилась на колени подле Суры и погладила ее по голосам. — Упрись ногами в стенку… Ну, сильнее! Теперь возьми меня за руки и тяни к себе. Перестань бояться! Открой рот! Кричи!

Шера убежала наверх. Пейся испуганно спросил ее:

— Мама рожает?

— Нет. Ей просто плохо.

— Она умрет! — с детской жестокостью сказал маленький Наумчик и спокойно повторил: — Умрет!

— Девять типупов тебе на язык! — разозлился Пейся. — Обжора несчастная!

— Тсс! — рассердился Доля. — Молчите, воробьи!

Наступила тишина. Снизу доносились крики матери, то протяжные, похожие на долгий стон, то отрывистые и внезапные. Белые руки ее, неживые, бессильные, упали на землю. Сухой, шершавой коркой покрылись посиневшие губы. Она открывала рот, с трудом схватывая воздух, и смотрела на бабушку страдальческими, невидящими глазами. Тоненькие черные шпильки выпали, и блестящие волосы ее рассыпались — они упали на мокрый побелевший лоб, на грудь и на сырую, мягкую землю.

— Мамочка! — кричала Сура, бросаясь из стороны в сторону, ударяясь о стену и хватая что-то испуганными руками. — Ты видишь меня, мамочка?

Шера сидела на ступеньках, прижав ладони к ушам и стараясь ничего не слышать. Так прошло два или три часа в каком-то непонятном забытьи. Вдруг Доля взял ее за плечо.

— Что ты? — удивленно спросила она.

— Иди вниз, тебя зовут.

Бабушка, не глядя на нее, быстро проговорила:

— Скажи Шлеме, пусть перестанет плакать. У него сын!.. Постой! Куда ты летишь? — рассердилась она. — И возьми у кого-нибудь нож!

* * *

Только что все думали о смерти и сидели на сырых, тяжелых ступенях с какими-то странно остановившимися глазами. Но вот женщина, пугавшая всех своим криком, разрешилась от бремени, и появился мальчик — маленький, лысый, с каким-то вдруг сразу взрослым носом, и всем захотелось подойти посмотреть на него. Но бабушка, закутав его в три платка, никого не подпускала и, тихо покачиваясь, сидела на ступеньках. Сура дрожала во сне: ей было очень холодно. Доля, сняв пиджак, прикрыл ее плечи.