Повесть о детстве

— Я знаю, — продолжал Сема, — что наши сапожники, портные и столяры, у которых дома много ртов, идут в соседние деревни, шьют, латают, получают за это натурой и возвращаются к субботе домой с мешком… У нас есть сапожник Антон? Есть. Он холостой. Есть сапожник Бакаляр? Есть. Тоже холостой. И еще можно найти и послать их в деревни, а заработок пойдет больным и многосемейным. Вот будет наша услуга.

— И то дело, — важно проговорил матрос и посмотрел на ребят. — Согласны сделать пару таких выходов?.. Хорошо. Переходим к четвертым вопросам. К нам, можно сказать, стучится девушка из хорошей семьи. Сема ее привел… Зовут как? — строго спросил он у Шеры.

— Шера.

— Что для чего, понятно?

Шера смущенно опустила голову.

— Слушайте, товарищ Шера, — сказал матрос, поднимаясь с кресла, — люди эти, Антон либо Пейся, — воины. Стрелять их научим, и если надо — в бой. А вы представительница слабого пола. Понимаете вы это?

— Понимаю.

— Хорошо… — Полянка подумал и вновь обратился к Шере: — Когда ходили гайдамаки и вообще охотники всякие из чужих земель, двери что́ были? На тяжелые засовы заперты! И ставни наскрозь закрыты. А теперь окна открыты и двери, почему? Потому, что страха нет. Стало быть, на чьей стороне выходит правда? Скажите, товарищ Шера.

— На вашей, — тихо ответила Шера и с тревогой взглянула на Сему.

— Верно, — воодушевляясь, заговорил матрос, — на нашей! И держитесь этой правды обеими руками до последних дней своих, хотя это, конечно, — с вежливой улыбкой добавил Полянка, — будет еще не скоро!

— Можно сесть? — спросила Шера.

— Можно, — разрешил матрос. — И отца своего пришлите к нам для разговора. А всем, товарищи, напоминаю, что завтра начнем стрелять.

Собрание кончилось. Антон вновь присел к фисгармонии, уже украдкой, мизинцем прикасаясь к клавишам. Сема вместе с Шерой вышел на улицу. Пейся с хитрой улыбкой проследовал за ними.

— Ну? — спросил Сема, с любопытством глядя на Шеру. — А ты боялась?

— Нет, — ответила Шера и замолчала. — А они папе ничего не сделают?

— Ничего, — успокоил ее Сема и, взяв за руку, подвел к дереву.

— А почему мне не дали такой бумаги, как у тебя?

— Дадут! Наверно, сейчас просто нет… Ну, скажи: вместе мы с тобой?

— Вместе, — улыбнулась Шера. — И до последних дней.

— Хотя это будет не скоро, — смеясь, добавил Сема и, оглянувшись, поцеловал Шеру в щеку. — Иди!

Шера постояла еще немного и, поправив оттопырившийся воротник на шинели Семы, медленно пошла домой. Едва она сделала несколько шагов, откуда-то из-под дерева вынырнул Пейся.

— Ты что? — удивился Сема.

Пейся усмехнулся:

— Ничего. Я был прав. И как раз именно в щеку!

Сема покраснел и, схватив Пейсю за плечо, пригнул к земле:

— Подсматривать? Кто позволил?

— Я нечаянно. Честное слово! — взмолился Пейся.

— И теперь будешь болтать повсюду?

— Не буду. Я уже все забыл.

Сема освободил Пейсю и внимательно посмотрел на него:

— Что ты видел на улице?

— Ничего.

— А возле дерева?

— Тоже ничего.

— То-то. Помни! Если Шеру обидишь, я положу на твою голову свой палец и прихвачу на всякий случай палец Доли, и ты войдешь в землю, как спичка. Понял?

— Понял! — покорно повторил Пейся и, взглянув на Сему, лукаво улыбнулся: — А все-таки я был прав. Как раз именно в щеку!

ДЕРЖАТЬ ОРУЖИЕ

Ночью, когда курьер комиссара безмятежно спал в своей обычной позе, сбросив на пол одеяло и спрятав голову под подушку, бабушка сидела у кровати деда и с тревогой говорила о внуке:

— Мальчик на себя не похож! Разве ему такое питание нужно? Он уже стал черный, как земля.

— Тебе кажется, — успокаивал ее дедушка. — Ребенок растет и худеет.

— Ай, что ты знаешь! — с горечью продолжала бабушка, — Я же слежу за ним. Он выходит в коридор и там кашляет, чтобы мы не слышали. Ему нужно каждое утро пить горячее молоко с маслом. И глотать желтки. Когда есть такой мальчик, отказывают себе во всем и дают ему.

— Ты так говоришь, как будто я жалею Семе, — обиделся дедушка. — Но где взять? Если б ты сказала где, я бы не поленился пойти.

— Люди достают. Люди едут в немецкую колонию и делают обмен.

— А что ты будешь менять? Свой шкафчик или эти два стула? — Дедушка возмутился и присел в постели. — Надо подождать. Я думал, что красные — это надежная фирма. Вернется Яков, возьмем Семе учителей, и он будет у меня сидеть дома. Да, да! Дома над книгой! И то, что другие делают год, он успеет за месяц.

— Дай бог, — вздохнула бабушка и, встав, потушила лампу. — Если б он хоть кушал вовремя. Так нет! Мальчик обедает вечером. Какой вкус имеет эта похлебка, если я ее тридцать раз ставлю на печку и отодвигаю? И он еще курит. И он скручивает себе папиросу толстую, как скалка. Пойди поговори с ним! Я уверена, что он затягивается.

— Ну, если не затягиваться, — улыбнулся дедушка, — так нет удовольствия от курения. Просто так пускать дым!..

— Так я и знала! — возмутилась бабушка. — Я уже давно догадывалась, что ты его научил. Мало тебе твоих папирос?.. Я же вчера чуть не умерла от стыда. Куда это годится? Ты подходишь к Семе и просишь у него прикурить. Где это видно, чтобы дед прикуривал у внука? Я тебя спрашиваю?