Повесть о днях моей жизни

   -- А вы, ребята? Ехать?.. Дипломатик, малец, сбрось, сейчас чтоб не было!.. -- Микитич сорвал с Дениски пальто. -- Поди изруби его топором! -- крикнул он второму захаровскому парню, приехавшему вместе с ним.

   -- Зачем же? Хоть бы продать кому-нибудь, коли мне не даете, -- закричал Дениска. -- Я трудился -- нес его!..

   -- Петрович, он у нас записан или нет?

   -- Стало быть, записан, -- ответил Дениска. -- Еще двадцать копеек взяли за запись.

   -- Ну, так слушайся, голубок, старших, если записан!.. Не надо было не в свое место лезть... Тебе-ка замки подламывать в чужих амбарах!..

   Разговоры были недолгими. Согласились, что дело еще только началось. Никто не поднимал вопроса о необходимости какой-нибудь организации действий, никому не пришла в голову мысль, что не нынче-завтра нагрянет начальство; нужно сговориться, предусмотреть возможности, и сделать это нужно совместно: обществами, волостями.

   Не отдохнув, не напившись чаю, Лопатин тотчас же после собрания уехал к себе в деревню.

   -- Надо, голубяточки, кой-что там подправить... Не ровен час, не так ступим: людишки раззлобились!.. Бывайте живы, соколики!.. Завтра на ярмонке увидимся...

   -- "Тебе бы замки подламывать!.." -- передразнил его Дениска, когда Лопатин уехал. -- А сам нынешнею ночь застрелил своего барина... Белобрысый сказывал... Поставил к порогу, да из пусталета -- бац ему в рот!.. Замошник выискался!.. Шахтер, мы с тобой на одних санях поедем в Мытищи, -- ладно?

VII

   Горел весь уезд. От одного конца до другого, вдоль и поперек, реяли зловещие птицы с огненными крыльями, жизнь выплеснулась из берегов и заклокотала кровью, огнем, слезами, мстительною злобою.

   По всем направлениям -- к городу, к станциям железных дорог, к большим селам со становыми квартирами -- куда глаза глядят, обезумевшие от ужаса, бежали из своих гнезд Обломовы, Ноздревы, Маниловы, Лаврецкие, Левины, Чертопхановы, Плюшкины, Иудушки Головлевы, Фомы Фомичи Опискины, князья Нехлюдовы, Салтычихи, все -- красноречивые и бессловесные, умные и идиоты, честные и мерзавцы, либералы и поклонники кнута и дыбы -- всех сравнял страх.

   Гроза пришла из Мытищ, началось с двух копеек. Повсюду разнесшиеся слухи о манифесте, о нарезке земли, о том, что всех господ приказано лупить и за это ничего не будет, привлекли со всех концов уезда на ярмарку множество народа.

   Все были возбуждены, с помутневшими глазами метались из конца в конец по площади, задевали стражников, много пили. Неожиданно ударил колокол. Опрокидывая возы, прыгая через телят, через плетушки с поросятами и груды замороженных гусей, гудя, ругаясь, тяжело дыша, мужики бросились к церкви. Из дверей ее выносили покойника. На минуту остановились, примолкли.

   -- Омман! -- крикнул кто-то. -- Господа подкупили!..

   Остановили носилки: сдернув покров, глянули в лицо умершего -- молодого парня с перекошенным ртом. Попятились.

   -- Взаправду мертвый... От какой причины помер? Где отец с матерью?

   Парень оказался сиротой, умер от живота.

   Хлынули от церкви опять в гущу ярмарки, на площадь. А там сын священника, семинарист, стоя без шапки на возу с конопляными вытрясками, что-то жалобно кричал, размахивая белым.

   -- Манихвест!..

   Все ринулись к возу.

   -- Това-рищи!.. Праздник народного освобождения!..

   -- Чей это?

   -- Попа Ивана сын!..

   -- Тиш-ша!

   -- "...свобода слова, собраний и союзов..."

   -- Земляк!.. Оглох ай нет?.. Читай манихвест скорей!..

   -- "...действительная неприкосновенность личности и жилища!.."

   -- Ребята, стражники лезут слухать!..

   -- Гони их!..

   А у винной лавки, соблюдая строгую очередь, стоял длинный хвост. Звучно выбирая пробки, люди жадно глотали из горлышка холодно-искристое зелье, крякали, закусывая баранками, круто посоленным черным хлебом, И, бессмысленно потолкавшись, опять становились в хвост. Под крыльцом барахтались пьяные, скулили песни.

   В лавку, минуя черед, протискались шахтер и Колобок, зобастый рябой парень, слободской.

   -- Это куда же? -- загалдели мужики.

   -- В кабак. Что хайла пялите?

   Шахтер оттянул за рукав полупьяного старика, вцепившееся Колобку в полушубок, подоспевшие слободские парей окружили его кольцом, сдерживая напор сзади.

   -- Сотку, -- сказал Колобок, бросая на прилавок полтину.

   Сиделец, не глядя, смахнул в ящик монету, подал сетку и сдачу.

   -- А семерку? -- заорал Колобок.

   Сиделец поднял брови.

   -- Сними шапку. Какую тебе семерку?

   -- Сляпую!.. Я тебе скольки дал? А ты мне скольки?.. Тридцать семь?..

   Толпа сзади наперла, вытянула шеи, кладя бороды друг другу на плечи.

   -- Что такое?

   -- Рубь зажилил.

   -- А по морде его рублем-то!

   Колобок схватил через окошечко сидельца за рукав.

   -- Дашь аль нет семерку? Кишки выпущу!

   Вырвав руку, сиделец наотмашь ударил Колобка по яйцу.

   -- Драться? -- взвизгнул Петя, как кошка перескакивая через решетку, отделяющую сидельца от толпы.

   Мужики в одну грудь ухнули, сразу десятки рук вцепились в проволоку,

   -- Кар-раул!.. Полиция!..

   -- Ага, караулу запросил!..

   Затрещало дерево, зазвенели в окнах стекла, ящики с посудой, захрапели, заработали кулаками, вырывая друг у друга бутылки, прыгая с ними через окна, жадно припадая к полу, в разлитые винные лужи.