Повесть о днях моей жизни

   -- Что вы, как дохлые куры!.. -- кричал шахтер. -- Изворачиваться как-нибудь надо!.. Кабы я знал, что вы такие трусы, я бы не давал вам клятьбы.

   -- Ну, как же ты извернешься? Ты ведь только глотку, Петра, пялишь, а поди сам не знаешь, как изворачиваться-заворачиваться...

   -- Брось, ну что ты мелешь?

   -- Да, конешно, эти речи ни к чему!.. Молчать уж надо, а то хуже будет.

   -- Там, брат, ребятишек-то всех мукой мучают...

   -- Что ж -- робятишек!.. Робятишка -- наш народ!.. Как же они робятишек не тронут, если приказ, чтобы всех подряд?.. На их ведь тоже, чай, лежит присяга!..

   -- Стал быть, народ подневольный!.. Скажут: "пли!" -- и сплят куда надо...

   Пропал задор, испарилась, казалось, такая большая неизбывная злоба; умерли еле затлевшие грезы; высохло, сморщилось, как гриб поганка, сердце; рабскою пленкой: "на все согласен" -- подернулись глаза; стала вихляющеюся, как у наблудивших кошек, походка, недавно такая важная, вразвалку -- "грудь-печенка наперед, морда козырем берет"...

   Первые солдаты появились в Свирепине. Было рано, чуть-чуть туманно от мороза, бабы только что затопили печи, мужики поили скотину, задавали корм, рубили у крылец дрова. Удары топора, скрип снега под ногами, хлопанье примерзших за ночь дверей звонко разносились в сухом розоватом воздухе: чувствовалась та особенная зимняя бодрость, когда хочется громко беспричинно крикнуть, засмеяться, весело захлопать рукавица об рукавицу, побарахтаться в рассыпчатом, свежем, душистом снегу с каким-нибудь добродушно придурковатым Полканом. У сараев кто-то запрягал лошадей, собираясь в соседнее село за пенькою. Вдруг в конце деревни чей-то дикий бабий голос завыл:

   -- Солда-аты-ы!

   Не успели опомниться, выскочить из хат, -- вдоль улицы, взметая снег, в пару, вихрем промчался заиндевевший эскадрон драгун, рассыпавшись цепью по гумнам и задворкам.

   Люди заметались по дворам и переулкам, полезли в солому, погреба, на потолки, в картофельные ямы.

   -- Смерть пришла!.. Родимые!..

   -- Угодники господни!.. Фрол и Лавер!.. Христос батюшка!..

   Спешившиеся драгуны плетями и прикладами согнали мужиков к съезжей избе. На крыльцо вышли полицейский и офицер. Толкая ребятишек вперед, мужики упали на колени, истошно голося:

   -- Пожалейте!.. Не губите занапрасно!..

   -- Золотой наш!.. Ангел!.. Кормилец милостивый!..

   Хватали начальство за ноги, целовали сапоги; бабы рвали на себе сарафаны.

   Офицер потребовал возвратить награбленное и указать зачинщиков.

   -- Нету, ни соринки не брали, пожалейте!..

   -- Есть!.. Все отдадим, оставьте душу на покаянье!..

   -- Неповинны! Захаровские приходили!.. Тамошний разновер всему причинен: он сбил!..

   -- Выдайте зачинщиков, не то хуже будет, -- крикнул, вставая на носки, полицейский.

   Подъезжая к Свирепину, он трусил, ожидая сопротивления, но эта воющая груда тел, униженно ползавших по снегу, сделала его самоуверенным.

   -- Кто подбивал на погром?

   Надзиратель схватил за бороду одного из стариков.

   -- Сергунька Шорник подбивал!.. Касьян Кривой!.. Лизарка Печник с братом!.. Петруха Высокий!

   -- Тимоха Кантонист!.. Иван Русалимский!.. Вдовин мнук -- Игнашка Культяпый!..

   -- Их предайте смерти, мы не виноваты!..

   Скрутив восьмерых опоясками, мужики подтащили их к крыльцу!

   -- Они намутили!.. Кабы не они, сукины дети, у нас все тихо-смирно!..

   Плача по-бабьи в голос, "зачинщики" указали на помощников; к восьми присоединили еще двадцать.

   В сумерки полсотню человек отправили в тюрьму.

   Одни ревели, как тельные коровы, прощаясь на весь век с деревней, кляли зачинщиков, бросаясь на них с кулаками; другие бессмысленно смотрели в землю; только большеротый Афонька Каверкало, батрак, добродушно подмаргивал драгунам, говоря:

   -- А мне и плакать нечего -- один черт, что в остроге, что в работниках: я не женат, не холост... Хоть вдоволь высплюсь там... Табачок у вас, служивые, есть? -- С наслаждением затягиваясь, спрашивал: -- Поди в ваших деревнях то же самое деется? А?

   Последние дни с языка осташковцев не сходили солдаты, но когда пришло известие о том, что они уже близко, в Свирепине, что не нынче-завтра нагрянут к нам, все не поверили, не хотели поверить, не могли. Но беглецы, случайно вырвавшиеся из драгунских рук, один по одному прибывали. Тогда и осташковцы ударились куда глаза глядят, и у нас поднялся вой и визг.

   В избу к Галкину бежали члены братства.

   -- Ну что? Как? Есть промежду мужиков какие новые разговоры? Из Свирепина никто не прибежал? -- тревожно спрашивал Прохор. -- Мать, айда, пожалуйста, куда-нибудь подальше: у нас сейчас заседание будет!..

   -- Опять, сынок, за старое!..

   -- Айда, айда!.. Старое, новое... Раз говорят: уходи, значит, неспроста!..

   То, что мужики потеряли головы, что уже заранее грозят друг другу ябедой, что человек тридцать сбежало неизвестно куда, -- маньчжурцу неведомо. До слез жалко его, не поворачивается язык сказать правду.